Волосы на голове Кэлхауна зашевелились. По мере того, как глаза привыкли к темноте, он начал различать слабое флюоресцентное свечение и понимать, что произошло. Посадочная решетка «шлепнула» медкорабль силовой «ладонью», расчитанной на посадку лайнера массой в двадцать тысяч тонн. Такая энергия парализовывала любой приборы сжигала любой предохранитель. Это не было случайным совпадением и несчастным случаем. Они поняли, с кем имеют дело: переспросили, велели подождать… Да, попытка уничтожить медкорабль налицо.
— Возможно, — сказал сам себе Кэлхаун, окруженный чернильной темнотой кабины, — прибытие медкорабля невыгодно вследствии чьего-то нехорошего поступка и теперь они стараются от нас избавиться. Очень на то похоже.
Мургатройд жалобно завыл.
— И мне кажется, — холодно продолжал Кэлхаун, — что кое-кому не помешает хороший ответный пинок.
Обратная связь!
Отстегнув привязной ремень, он нырком пересек кабину, открыл металлическую дверцу. То, что он сейчас делал, обычно производилось в пункте обслуживания посадочной решетки людьми в толстых изолирующих перчатках. Чудовищная энергия уходила на ввод в овердрайв даже пятидесятитонного корабля и чудовищная энергия возвращалась в аккумуляторы, когда корабль выходил обратно. Теперь Кэлхаун перекинул контакты так, что всю эту энергию можно было сбросить на посадочную решетку.
Он поплыл обратно к пульту.
Корабль дернуло: посадочное поле решетки безжалостно затрясло корпус. Кэлхаун успел схватиться за спинку кресла, но новый толчок едва не вырвал кресло из его рук. Если бы он не удержался, ускорение расплющило бы его о стенку. «Эклипсус-20» висел как бы на одном конце рычага с плечом в пятьдесят тысяч миль, и сейчас эти рычагом старались как следует его потрясти. Для этого требовались специальные переключения и настройка посадочной решетки. Кто-то их сделал. Новый толчок, в другую сторону. Кэлхаун старался не выпустить спинку. Опять толчок. И еще один. На этот раз повезло — его бросило прямо в кресло.
За спиной сердито шипел Мургатройд — его пронесло через всю кабину, а всеми четырьмя лапами и хвостом зверек пытался за что-нибудь зацепиться. Кэлхаун едва успел щелкнуть ремнем, как последовал новый рывок — опоздай он на долю секунды, и его макушка протаранила бы потолок. Жуткий всплеск ускорения. Кэлхаун пытался дотянуться до пульта. Рывки становилися все чаще, и у него начала кружиться голова. После особенно мощного рывка он на секунду потерял сознание, но каждый раз, когда руки попадали на пульт, Кэлхаун пытался привести в действие нужную цепь. Почти все цепи пережжены, но эта…
Онемевшие пальцы попали на нужную клавишу. Последовал взрыв
— это ревели, разряжаясь, аккумуляторы Духанна. Энергия в сотни миллионов киловатт ушла к посадочной решетке в долю секунды. В кабине, как после удара молнии, запахло озоном.
И вдруг все кончилось. Состояние полного покоя казалось до невозможного блаженным. Кэлхаун принялся дрожащими пальцами выключать цепи предохранителей. Замигал и загорелся свет, но экраны оставались слепыми. Кэлхаун в сердцах выругался, негодующе зашипел Мургатройд, висевший на стеллаже для инструментов Индикатор внешних обьектов показывал, что в сорока с чем-то тысячах миль плывет в пространстве коварный Марис-3. Температура наружного корпуса поднялась на пятьдесят шесть градусов, генераторы искуственной гравитации пришли в норму, невесомость исчезла. Только экраны были мертвы. Кэлхауну понадобилось несколько секунд, чтобы подавить бессильную ярость и взять себя в руки.
— Чи-чи-чи! — отчаянно защелкал Мургатройд. — Чи!
— Заткнись, и без тебя тошно! — проворчал Кэлхаун. — Какой-то шутник на посадочной решетке думал, что изобрел новый способ убийства. Он тряс нас, как собака крысу. Теперь, надеюсь, я его немного поджарил!
Хотя едва ли. Энергия, сброшенная Кэлхауном, расплавила трансформаторы решеток, но едва ли добралась до тех, кто стоял у пульта управления комплексом посадки.
Выражение лица Кэлхауна вдруг изменилось — он пытался представить себе последствия управления ослепшим кораблем. Электронный телескоп! Он не был включен и не мог перегореть, как обзорные экраны! Кэлхаун нажал на клавишу телескопа, и над головой возникло звездное поле.
— Чи-чи! — истерически прокомментировал Мургатройд.
Кэлхаун мельком взглянул на зверька и обнаружил причину — хотя инструменты были плотно закреплены в гнездах стеллажа, хвост Мургатройда оказался защемленным.
— Погоди чуть-чуть, — попросил Кэлхаун. — Нужно создать видимость неуязвимости корабля, иначе они попробуют новый способ. Нужно из несчастливой случайности сделать счастливую!
Во время схватки с посадочной решеткой медкорабль потерял ориентацию, его швыряло в произвольных направлениях и с произвольной скоростью. Кэлхаун включил корректирующие ракеты, заработали батареи высокоимпульсных дюз толщиной в карандаш. Кораблик начал разворачиваться.
— Только не по прямой! — напомнил Кэлхаун сам себе.
Он повел корабль по неверной головокружительной спирали, создавая иллюзию случайного включения корректирующих дюз. Он выбросил за борт весь накопившийся за полет мусор — с поверхности отстрел мусорного контейнера могли принять за взрыв внутри корпуса.
— А теперь…
Через поле зрения телескопа пронесся Марис-3. Поверхность казалась до ужаса близкой, но это был лишь эффект увеличения. Кэлхауна прошиб пот, он бросил встревоженный взгляд на индикатор наружных обьектов. Планета стала ближе на тысячу миль.
— Ха! — сказал Кэлхаун.
Он изменил спиральный курс, потом еще раз и еще. Хорошая подготовка в тактике космического боя позволяла ему вести кораблик по эффективному курсу-ускорению, но тогда с планеты быстро распознали бы, что за пультом ловкий пилот. Никто не должен предугадать его маневров. Когда в поле телескопа вновь попала планета, он перешел на прямую, сделал несколько снимков и снова ввел корабль в штопор, падая к планете, перемежая падение хаотическими петлями, а потом помчал почти параллельно поверхности, имитируя обезумевший корабль без пилота. На высоте в пятьсот миль он поднял броневые шторки иллюминаторов и увидел небо в иглах звезд. По правому борту распахнулась чернота: он мчался над ночной стороной планеты.
Кэлхаун нажал спуск. На высоте в четыреста миль индикатор наружного давления покинул отметку «0». Кэлхаун произвел в уме несложный расчет, сравнив статическое давление на этой высоте с динамическим давлением движения корабля. Указатель не должен был покидать нулевую отметку. Развернув корабль на сто восемьдесят градусов, он погасил скорость, доведя стрелку индикатора до нужной отметки.
Корабль опускался. Двести миль долой. Он увидел яркую линию восхода. Еще сто миль долой. Он выключил двигатель и позволил кораблю падать.
На высоте в десять миль он начал искать признаки искуственных излучений. Электромагнитный спектр был пуст, не считая треска грозы в тысяче миль от корабля. На высоте в пять миль нижний индикатор наружных объектов заволновался, указывая, что корабль движется вдоль гористой местности. Кэлхаун развернул «Эклипсус» и погасил скорость.
На высоте в две мили он включил посадочные ракеты. Ориентируясь по лесистым склонам в иллюминаторах, он добился полной относительной неподвижности корабля и начал опускаться по вертикали. Тонкие фокусированные струи выхлопа били на десятки метров вниз. Поверхность была уже близко.
Вертикаль получилась довольно приличной, если и не идеальной. Корабль опускался в выжженый среди громадных деревьев туннель-шахту. Тонкие струи выхлопа вырыли яму, пробив почву и дойдя до скального ложа. Камень начал плавиться. В этот миг «Эклипсус-20» коснулся грунта. Сорванная струей ракетного пламени ветка осторожно тронула корпус пришельца из космоса.
Кэлхаун вырубил двигатели. Корабль немного накренился, потом замер — посадочные опоры стабилизаторов надежно вошли в грунт.
— Итак, — сказал Кэлхаун, — теперь можно заняться тобой, Мургатройд.
Несколько минут спустя он включил наружные микрофоны, гораздо более чувствительные, чем человеческие уши. Детекторы радиации сообщали только о дальней грозе.
Микрофоны принесли в кабину свист ветра над вершинами гор, оглушающий, как гром, шорох листвы. Сквозь шорох прорывались звуки живой природы — чириканье, шелест, щелканье. В этих звуках местной фауны было что-то исключительно мирное. Кэлхаун уменьшил громкость и превратил звуки в ненавязчивый фон, в концерт ночных существ, который для человеческого уха всегда ассоциировался с полной безмятежностью.