Молодые артиллерийские инженеры, мы прощались с городом, давшим неизмеримо много каждому из нас. Прощались друг с другом, с величаво-суровым зданием, у фасада которого и посейчас стоят темные старинные пушки, а возле них сложены пирамидками чугунные ядра. Уже позади были государственные экзамены, позади защита диплома и распределение. Меня назначили в конструкторское бюро номер два. Где находилось это КБ-2, чем конкретно оно занималось, я себе не представлял.
И вдруг командование академии собирает нас, выпускников, всех восемьдесят или девяносто человек. Комиссар академии объявляет: выезжать надо срочно, завтра же, но не по месту распределения, а в различные военные округа.
— Командировочные предписания получите в канцелярии. Будете работать в специальных правительственных комиссиях. Я оглянулся на стоявших рядом товарищей. Их лица выражали недоумение: таких случаев, мы хорошо знали, в академии еще не бывало. Первый за всю историю!
Началось спешное оформление документов, торопливые сборы Чувство было такое, будто нас подняли по тревоге. О задачах правительственных комиссий, к которым нас прикомандировали, о наших обязанностях мы узнали, только прибыв на место. Оказалось, принято решение тщательно проинспектировать все артиллерийские части: проверить состояние орудий, боеприпасы, всевозможные приборы — и то, что есть в наличии, на вооружении полков, и мобилизационные запасы. Каждая комиссия должна была дать заключение, насколько боеспособна проверенная ею группа войск. Инспектирование было повсеместным, выпускников разослали во все военные округа.
Мы не связывали впрямую полученное задание с тем, что творилось в мире, но эта связь угадывалась — пусть не умом, так сердцем.
Лишь впоследствии я задумался над тем, как необыкновенно сложен был мирный 1930 год. Все было в напряжении: выполняя первую пятилетку, план индустриализации, наша страна строила Магнитку, сотни больших и малых заводов. Вырастали новые города и рабочие поселки. На рельсы коллективизации переходила деревня. И в то же время газеты приносили из Германии вести одна другой хуже: о запрете всех собраний под открытым небом, шествий и демонстраций, об осадном положении в Берлине, о лишении депутатской неприкосновенности коммунистических депутатов «с тем, чтобы предварительное следствие и слушание дел, возбужденных против них, было проведено в ускоренном порядке».
«В Гамбурге идут бои безработных с полицией, — писала в феврале «Правда». На одной из улиц этого пролетарского города рабочие начали строить баррикады На требования безработных гамбургские социал-фашистские власти отвечают градом свинца. Есть убитые и много раненых…»
В марте вышло в отставку правительство социал-демократа Мюллера. Его сменило профашистское правительство лидера католической партии «Центра» Брюнинга. А Брюнинг расчищал дорогу фашизму.
Да, впоследствии стало понятно, почему весной 1930 года было решено проинспектировать все воинские части.
Мне и еще одному выпускнику выпало ехать на Смоленщину. Председателем нашей комиссии был начарткор (начальник артиллерии корпуса) Рябинин, человек с богатой воинской биографией. В петлицах он носил ромб, что соответствовало нынешнему генеральскому званию. От Рябинина мы узнали, что комиссия не подчинена местному командованию и все инспектируемые части обязаны безоговорочно выполнять наши указания.
Огромное доверие, огромная ответственность.
Мы ездили по частям, изучали, исследовали, проверяли, осматривали всевозможные типы артиллерийских систем, начиная от полковых и зенитных пушек и кончая АРГК — артиллерией резерва Главного командования. Дошла очередь до парка 76-миллиметровых скорострельных пушек образца 1902 года Путиловского завода, иначе говоря, трехдюймовок. Выстроенные в одну линию на ровно утрамбованной площадке с дорожками, посыпанными гравием и песком, охраняемые часовыми под традиционными армейскими «грибками», каждая со своим передком, с зеленым зарядным ящиком, стояли приземистые, ладно сложенные пушки, отвоевавшие, может быть, три войны.
Не одна страница нашей военной истории связана с ними. По своим тактико-техническим характеристикам они превосходили современные им 77-миллиметровые немецкие и 75-миллиметровые французские полевые пушки.
Генеральный штаб царской армии считал трехдюймовку и ее снаряд-шрапнель универсальным типом артиллерийского вооружения. Идею универсализма русские генштабисты заимствовали у французов. Французы в свое время полагали, что предстоящая, то есть первая мировая, война будет кратковременной, маневренной и что «все боевые задачи в маневренной войне может прекрасно решить скорострельная пушка сравнительно небольшого калибра, легко передвигаемая и стреляющая по наступающему противнику снарядами большой убойной силы». Перспектива единства калибра и снаряда пришлась по вкусу русскому военному министерству, потому что таким образом, во-первых, удешевлялось производство материальной части артиллерии, а во-вторых, упрощалось обучение стрельбе и использование артиллерии в бою
Начало первой мировой войны, как известно, носило действительно маневренный характер. В ту пору трехдюймовка оправдала себя с лихвой. За считанные минуты она почти начисто уничтожала атакующую пехоту врага, а уцелевших прижимала к земле. Трехдюймовку прозвали тогда «косой смерти».
Русские артиллеристы тех времен были беднее техникой, чем австро-германцы, но зато лучше владели искусством стрельбы. Они хорошо знали теорию и умело пользовались ею, превосходно стреляли с закрытых позиций. А австро-германцы занимали преимущественно полуоткрытые или вовсе открытые позиции. Не раз и не два выскакивали они со своими батареями на вершину какого-нибудь холма или пригорка и столько же раз бывали жестоко биты огнем русской артиллерии. Они вынуждены были переучиваться во время войны, заимствовать русские приемы закрытого расположения батарей и отчасти русские правила стрельбы.
Скажу без всяких преувеличений: артиллеристы были наиболее образованной и передовой частью русской армии. Офицеры имели обширные знания не только в своем деле, но и в различных областях науки, особенно в математике и химии. Рядовые набирались из наиболее грамотных и толковых людей. Общая работа по овладению сложной техникой артиллерии, где каждое орудие представляет собой своеобразный производственный агрегат, вырабатывала у солдат дух коллективизма, товарищеской спайки и взаимной поддержки. Недаром же среди многих из них было распространено мнение, будто слово «артиллерия» (его произносили «артелерия») происходит от того, что артиллеристы работают у своего орудия «артелью».
Первая мировая война на русском фронте началась встречными сражениями на границах России с Германией и Австрией. Широкие приграничные пространства позволяли развернуть самые смелые маневры. В то время наши артиллеристы имели дело преимущественно с открытой живой силой противника или с легкими полевыми укреплениями. Боевых припасов пока хватало, и огонь русской артиллерии был ужасающим.
Как известно, в начале войны русские войска вторглись в Германию и захватили часть Восточной Пруссии. 20 августа 1914 года сильные части 17-го германского корпуса генерала Макензена атаковали две русские дивизии. Разыгралось так называемое Гумбинненское сражение. У Макензена было значительно больше пехоты и вдвое больше артиллерии, причем он имел и тяжелые орудия, каких у русских на этом участке фронта не было вовсе.
Сперва германские батареи открыли ураганный огонь. Они выпустили множество снарядов разных калибров. После артподготовки германская пехота клином врезалась между русскими дивизиями. Этим немедленно воспользовались наши артиллеристы; они открыли огонь двумя батареями с севера и двумя — с юга. Шрапнель 76-миллиметровых пушек осыпала наступающие немецкие цепи, нанося им огромные потери. Через три часа остатки этих цепей бросились в беспорядке назад.
Затем немцы попытались обойти с фланга одну из наших дивизий. Их пехота шла, соблюдая равнение, как на параде. Офицеры ехали верхом. Русские артиллеристы подпустили этот «парад» на довольно близкую дистанцию и обрушили на него ураганный шрапнельный огонь. Немецкие цепи вновь стали быстро редеть, разбились на отдельные группы и, наконец, залегли, продолжая нести огромные потери.