— Да заткнись ты! — рявкнул Ормкель, выведенный из себя. — Ты погляди, Торвард, он издевается над нами!
Эйнар злобно засмеялся — так оно и было.
— Пойди лучше поищи лечебной травы и перевяжи свою рожу — а то женщины перестанут тебя любить! — бушевал Ормкель. — Нашел время скалить зубы! Когда-нибудь ты лишишься их всех до одного! И скажи еще слово — я сам навек избавлю тебя от зубной боли!
Эйнар сердито сощурился, но замолчал. Ссориться дальше со старым ярлом было уже ни к чему. Один глаз у красавца Эйнара опух и заплыл фиолетовым синяком — еще одним следствием ночной битвы. Может быть, именно это и раздосадовало его больше всех остальных неприятностей.
— Прекратите! — коротко унял их Торвард. — Это все колдовство. Вы так злитесь друг на друга из-за здешних духов. Если вы подеретесь, они будут только рады.
— Вот еще, стану я связываться с этим щенком, — проворчал Ормкель, остывая. — Он еще мочил пеленки, когда я уже ходил в походы!
Эйнар отошел, глядя под ноги, разыскивая какие-нибудь новые следы. На рассвете именно он разглядел с вершины Хатта, как в утреннем тумане от западного берега мыса отошли две снеки гребцов на двадцать каждая. А вовсе не дреки, с большой дружиной которого они бились ночью.
— Я прошел до самого ручья — больше нигде никаких следов. А если есть, то слишком старые, — послышался голос Хаварда, и сам он вынырнул из-за большого серого валуна. Вид у него был удрученный и немного растерянный. — Куда же они девались?
— И я удивился бы, если бы ты их нашел, — ответил ему Ормкель. Он уже успокоился после стычки с Эйнаром и мог обдумать все увиденное. — Я ведь слышал о таких делах на этом мысу. Но рассуждать о колдовстве хорошо зимним вечером, сидя с женщинами возле очага, с бочонком пива под боком. Когда колдуны вздумают позабавиться с тобой, весь ум из головы как волной смывает. Я и сам не знаю, что я наделал этой дурной ночью. А ведь я не берсерк, и моя голова всегда знает, что делают руки. Что ты молчишь, Торвард?
Торвард подавил досадливый вздох, развернулся и пошел по влажному песку назад, к стоянке «Козла». Холодный утренний ветер раздувал его плащ, как крылья, трепал волосы. Торвард хмурился — в воздухе просто пахло злым колдовством.
Шагая через площадку ночной битвы, Торвард старался не смотреть под ноги. Они уже изучили место, и вид его впервые навел фьяллей на мысль, что эта битва была дурным наваждением. Вся площадка между морем и склоном Хатта была шагов в двадцать шириной. Как тут мог встать целый отряд в сотню воинов? А теперь и следы стоянки слэттов говорили, что тех было человек двадцать с небольшим, столько же, сколько самих фьяллей. Так откуда взялся огромный дреки, который слышал Хавард? Откуда сотня воинов, с которыми они бились?
Торвард повернулся в сторону моря. Над водой плавал туман, но под серыми волнами уже чернел каменный островок, выставивший плоскую спину из моря. Сейчас он имел обыденный вид, без малейшего напоминания о таинственных силах, жадных до человеческой крови. Но Торварду он казался чудовищем, готовым выползти из моря и наброситься на людей. Духи четырех колдунов, утопленных его отцом, Торбрандом конунгом, жаждут крови. И кровь обильными бурыми пятнами сохла на площадке под склоном Хатта. Ее было хорошо заметно на сером песке, на темно-зеленом мху и серебристо-сизых лишайниках.
Позади конунга слышалось какое-то бормотание. Торвард обернулся. За ним шел хмурый Гудлейв, накручивая на палец длинную прядь волос и иногда сильно дергая за нее.
— Бился один бесстрашно… или отважно? Ясень кольчуги смелый… Фрейр корабля… бесстрашный… О Мировая Змея, да как же там было? — морщась, словно от зубной боли, бормотал он.
Торвард криво усмехнулся. Знакомое зрелище — Боевой Скальд силился вспомнить собственные вчерашние творения.
— Брось, не мучайся! — снисходительно посоветовал ему Торвард. — Скоро у нас будет новая битва, и ты сочинишь новые стихи!
— Ты понимаешь, конунг, — Гудлейв быстро вскинул на него глаза, надеясь на сочувствие, — мне кажется, что таких хороших стихов я еще не сочинял никогда! Они звенели, как кольчуга валькирии, враги падали от моих стихов, а не от меча! А теперь я не могу ничего вспомнить! За что Браги так наказал меня?
— Радуйся, что не помнишь! — грубовато утешил его Ормкель. — Вчера у нас была обманная битва. Должно быть, ты насочинял дряни! Хуже тухлой селедки. Так что лучше не вспоминай.
Гудлейв вздохнул. Кроме новой битвы, ему было не на что надеяться.
— Знаете, что я думаю? — сказал Хавард, догоняя Торварда и Ормкеля. — Колдуны устроили все это не просто ради крови. Они злы на тебя, конунг. Они хотят тебе помешать.
— Ну так незачем было плыть с нами, если боишься! — презрительно бросил Ормкель. — Никто тебя не звал. Сидел бы в Аскргорде, чинил бы сети. Глядишь, и поймал бы селедку-другую, спокойно и приятно.
Хавард обиделся и промолчал. Его открытое румяное лицо сегодня выглядело бледным и хмурым. Сильнее царапины на боку, сильнее раны друга Скарва его мучил стыд и недоумение. Как же он так обманулся? Как же он услышал и унюхал целое войско, когда на самом деле его не было? Никогда в жизни Песий Нос так не ошибался. Ему было стыдно, и он никак не мог понять, что же сбило его с толку.
Торвард дружески обнял его за плечи.
— Не хмурься, Песий Нос, ты ни в чем не виноват. Колдуны сбивают с толку и не простых людей. Нам всем отвели глаза, а тебе обманули нюх. А ты, Ормкель, не позорь людей напрасно. Песий Нос вовсе не сказал,что боится. И я тоже думаю, что здешние духи хотят мне помешать. Так что, может быть, я привел вас на еще более опасное дело, чем сам думал.
— Не держи на меня зла, рыжий! — сказал Ормкель Хаварду. — Я зол сам на себя, а кусаю других. На душе у меня гадко, как в бочке с прокисшим пивом, где плавает дохлая крыса. Чует мое сердце, что этой ночью я натворил подвигов, которыми потом не буду гордиться.