— Мои оладьи — услада, Андреа. Никакого сахара и масла, только натуральные и низко калорийные продукты. Садись, попробуй, — он поставил тарелку на кухонный островок и налил мне кофе из кофе машины.
— Спасибо. — Я откусила немного от завтрака и блаженно застонала. — Господи, — Он наблюдал за мной и благоговейно ухмылялся. — Ты — бог!
— Да, Алехандро тоже так говорит. — Я скривилась от отвращения, укоризненно смотря на соседа. — Прости, что испортил аппетит.
— Держи свои гейские фразочки при себе, — я пригрозила ему вилкой и снова откусила немного. Они были сладкими и нежными, почти тут же растворялись во рту. За такие завтраки я могла бы ему простить оскорбления и угрозы. — Это твои извинения?
Он нахмурился и выпалил:
— Это мой завтрак. А извинения я принес тебе вчера. Или мне до конца жизни теперь ползать у тебя в ногах?
— А Россини разве падают к чьим-то ногам?
В голове всплыла картинка, как Луи стоит на коленях перед Элизабет — его женой, как целует её ноги, бедра, поднимаясь все выше и выше. Потом сменяется фантазией — Луи просит прощения, снова стоя на коленях, но уже передо мной. Он извиняется за прошлую ночь, за то, что насильно поцеловал меня, что касался меня, желал против моей воли.
Я посмотрела на Стефано и увидела странные веселые огоньки в его глазах. Он словно знал, о чем я думала, и боюсь предположить, что он знал, кто мне представился в фантазиях. Мужчина расслабленно попивал свое кофе, положил немного оладушек себе в тарелку и принялся завтракать. Я наблюдала за ним молча, следя за каждым движением своего гостя, вспоминая наш вчерашний разговор. Заметив мой пристальный взгляд, Стефано изогнул свою черную бровь и, прожевав, спросил:
— Что ты так смотришь на меня?
— Что ты задумал сделать?
Он усмехнулся. Единственный раз, когда я по-настоящему разглядела правдивые эмоции на лице мужчины, было в клубе, когда он был пьян. Сейчас же его лицо напоминало непроницаемую маску.
— Я же тебе вчера сказал.
Я насупилась. Положив вилку в тарелку, я уперлась локтями на стол и чуть ближе наклонилась к нему.
— Что. Ты. Собираешься. Сделать? — Каждое слово я отчеканила так, чтобы до него точно дошла моя мысль. Но мужчина наклонился так же ко мне, копируя моё положение рук.
— Я. Тебе. Вчера. Все. Сказал. — Спародировав меня, он тут же откинулся на спинку стула и вновь уделил внимание своему завтраку. — Сегодня я снова уезжаю в Вашингтон. Дата свадьбы назначена: 20 июля. Можешь начинать подготовку.
— 20 июля? В мой день рождения?
— Разве не прекрасная дата? — Его язвительный тон разжигал во мне пожар злости. — К тому же, это твой отец настоял на этой дате.
Плечи поникли, и я устремила взгляд в пол. Мой день рождения — праздник, на котором я купалась в любви обоих своих родителей. Один день, когда мама не ненавидела моего отца, а отец не исчезал в своем кабинете. Один день, когда я могла увидеть искреннюю радость и любовь в глазах матери. Один день, когда все их дела становились неважными, а важностью была я. Один день, когда я была по-настоящему счастлива.
— Он не мог так со мной поступить. — Слезы обжигали мои глаза и я, часто моргая, старалась смахнуть их.
— Вот я смотрю на тебя и удивляюсь: ты не раз обожглась об огонь, но все равно суешь туда свои пальцы. Зачем?
— Потому что это был единственны день. Он был неприкасаемый.
— В мой день рождения мама всегда готовила бисквитный торт, усыпанный мармеладками. Множество мишек и змеек на взбитых сливках. Когда день рождения был у Луи мама готовила ему вишневый пирог, потому что этот чудак за вишню душу продать готов. Отец нас крепко с утра обнимал, поздравлял и исчезал до самой поздней ночи. Это было лучшее, что он мог для нас сделать. Вскоре, когда моему брату исполнилось одиннадцать, отец стал брать его с собой и вводить в курс дела мафии. К тринадцати годам он уже успел убить двух человек, зарезав их ножом.
Моя злость и обида на отца приутихли. Я, раскрыв рот, слушала рассказ Стефано, понемногу понимая их природу. Лицо мужчины стало жестче. Он задумчиво тер гладковыбритый подбородок, смотря на абстрактную картину перед собой.
— Он делал это не потому что был вынужден, а потому что отец попросил. Не приказал, Андреа, а попросил. Когда же мой возраст достиг нужного, отец и меня стал с собой брать. Только он никогда не просил меня. Он приказывал. А знаешь почему?
— Почему? — Хрипло, почти шепотом, спросила я.
— Потому что он знал, что я не убью по собственной воле. А еще он знал, что я его боюсь. Боялся, по крайней мере.
— А сейчас?
— Андреа, посмотри на меня. — Она руками указал на себя и усмехнулся. Мои глаза прошлись по его телу, останавливаясь на рельефных мышцах. — Я сильнее него и выше. Пусть его весовая категория выше моей, но у меня, — он наигранно подвигал мышцами, и я на мгновение забыла наш разговор, — один тестостерон.
Я рассмеялась его реплике. Наблюдая за расслабленным мужчиной, я тое дело ловила себя на мысли, что мне комфортно с ним. Он не был сейчас жестоким и отчаянным мужчиной, который предстал передо мной в клубе. Он был таким уютным, что мне хотелось укрыться в его объятиях, как холодными вечерами укрывалась пушистым пледом. Мне было хорошо рядом с ним.
Позавтракав, мы убрали посуду и позднее Стефано покинул меня, оставив невесомый поцелуй на моей коже. Мой лоб до сих пор чувствовал теплые губы мужчины. Он был искренним, и я поверила ему. Может, у нас все-таки получится стать друзьями?
Родители должны были прилететь домой только к вечеру — весь день был в моем распоряжении. Я открыла свой лептоп и наткнулась на множество писем от моего тренера по фехтованию из Америки и инструктора Милана по верховой езде. Тоска окутала меня с новой силой — я скучала по своей шпаге, по твоему белоснежному костюму и поединкам. Мне нравилось выплескивать свой гнев на тренировках, изматывая себя, ускоряясь все больше и больше во время схватки. Я была лучшей из лучших в Нью-Йорке, но, когда мы переехали в Милан, я попросту забыла про свою страсть к холодному оружию.
Правда, свою любовь к лошадям я перевезла вместе с собой и в Италию. Моя своенравная, но в тоже время ласковая голландская теплокровная Хрум-Хрум. Мне стоило больших усилий и немалых папиных денег, чтобы отбить её у хозяина ипподрома Америки и перевезти ее сюда.
С момента нашего знакомства с семьей Россини, а в последствии и помолвки со Стефано, я не находила в себе силы, увидеться с Хрум-Хрум. Я скучала по ней, и была уверена, что моя теплокровная тоже не находит себе место без меня. Открыв письмо от инструктора, я увидела по-деловому написанное сообщение:
Уважаемая Андреа,
Пишу Вам с целью сообщить, что наши услуги по предоставлению Вам места в стойле для лошади, а также время для тренировок, прекращены в связи с тем, что на наш счет больше семи месяцев не поступают арендные платежи.
Предупреждаю Вас, если Вы не заберете в течении двух недель вашу голландскую теплокровную, её передадут в приют для животных, где в последствии Вы сможете её забрать.
С Уважением, Ваш тренер
Бернардо Ла-Джуно».
В горле пересохло. Я посмотрела на дату письма и ужаснулась: прошло около двух месяцев. Руки судорожно стали искать мобильный, и, найдя его, я набрала уже забытый номер тренера. Длинные гудки казались мне вечностью.
— Андреа? — Настороженный голос послышался на той стороне. Я всхлипнула, удивившись, как не заметила, что плачу. — Алло, Андреа?
— Бернардо, привет. — Еле выдавила я из себя. Слова давались мне трудно из-за нехватки воздуха и постоянных всхлипов. — Что с Хрум-Хрум?
— Её передали в приют Святого Марка. Мне жаль, Андреа, но мое руководство не могло позволить мне держать так долго её. Что произошло?
— Я не знаю. Разве папа не переводил вам деньги?
— Мы делали запрос твоему отцу, но он отказал нам в платеже. Мне жаль, Андреа. Очень жаль.