Утром Упырь идет в школу, как будто вчера вечером ничего не было. За ночь похолодало, и косматый дым из кирпичной трубы, похожей на дымоход лагерного крематория, стелится плотно и низко.
За знакомым читателю забором стоит Марченко и курит. Вид у него как следует продрочившейся, но не выспавшейся молодой особы.
"Труба начинает дыметь", - высказывает он свое обычное неглубокое замечание. Упырь морщится - люди попроще здесь вечно говорят неправильно. "Дыметь" вместо "дымить", "вопеть" вместо "вопить". Правильная речь Филайн, её какая-то развратная чопорность делают эту бледную леди стеллажей мучительно желанной. Поднимаясь по ступенькам и пересекая вестибюль с бюстом Ленина, Вервольф воображает Филайн без грима, без лака на пальцах рук и ног, и себя, покрывающего пиявочными поцелуями каждый квадратик её бледного и кофейного тела. Он чувствует, как "приказание кончить" и оргазм сливаются в его груди в одно: Филайн повелевает прогнуться и, сладострастно выгнув шею, испытать оргазм. В этот миг Филайн - это Песиголовец. И юноша исчезает из тусклой утробы школьного дома. Как и Шарль Бодлер, Упырь находил худобу более сексуальной, нежели чем пышность форм.
Во время большой перемены их вызывают к "дёрику", вернее Песиголовца и Марченко, потому что Нагорного вообще покамест в школе что-то не видно. Ребята догадываются, что причиной этому их злодеяние, но уверены в своей неуязвимости до такой степени, что ни о чем не договариваются, прежде чем переступить порог оскверненного ими же помещения.
Сильно несвежий после воскресного дня Николай Леонтьевич встречает их стоя. Значит, будет наступать на ноги - делает заключение Упырь. Обыкновенно, директор заносит руку будто бы для затрещины, но сам при этом норовит больно наступить на ногу своей жертве - провинившемуся ученику. Неприятный тип. Говорят, что он - бывший мент. Все мальчишки примерно после третьего класса называют милиционеров не иначе, как "менты". "Це - мент" "это - милиционер", - будет по-украински, припоминает упырь шутку Носа и выбитые передние зубы этого пьяницы.
Как только этот Мошко появился в школе, сменив тучного Баранова по кличке Буржуй, того самого, что послевоенные старшеклассники раздели (ведь старшеклассникам было лет по тридцать) и заперли голого в телефонной будке, так с первых дней и начал выебываться. "Подними бумажечку" - "Так я ж не бросал!" - "А шо, я бросал?!"
Выбитое окно прикрыто синею шторой и плакатным щитом по гражданской обороне. Следов говна пока что не заметно. Видимо, здесь уже поработала негр - уборщица Зоя, та, что похожа на Тину Тернер, несчастная. "Вот, блядь, насрали суки!"
Надо сказать, что Николай Леонтьевич всегда если нервничает или злится, то становится необычайно подвижен. В прошлую зиму, например, когда совсем неожиданно для наших мест выпал обильный снег, Упырь и Пошли Отольем, тогда еще без Нагорного, додумались вытоптать на заднем дворе, так, чтобы это можно было прочитать с высоты второго этажа, гигантскими буквами: "Хуй соси, шеф!"
На другой день, утром, когда рассвело, все школьники толпились у окон и не верили своим глазам, вслух читая невиданной наглости лозунг "Хуй соси, шеф!".
Шеф - это одно из немногочисленных словечек, связанных с Западом, известное рогатым. По кинокомедии "Бриллиантовая рука". Или еще - "босс". "В 12 часов придет босс". ГДР-овский детектив. Ну и "Бей первым, Фредди!", разумеется, где все напоминают героев датского порно. О Западе знают немного. Он какой-то негероический в подаче "Голосняка", небалдежный. "Голос Америки" вот уже три года как перестали глушить. Такая же хуйня, как и журнал "Америка".
Много говорят о еврейской эмиграции как о чем-то эпохальном, и это только бесит. Секси Аня Малкина и нежная Алла Минц, Упырь уверен, никуда отсюда не уедут. Марченко любит Аню. А Аллу Вервольф встречал у кабаков. Она переросток.
Упырь знает больше других. Азизян утверждает, что Упырь читал Бакунина и Ницше. Фамилия Бакунин нравится Азизяну. Но что известно Николаю Леонтьевичу Мошко?
В тот окаянный для "дирёпы" день, когда граффити "Хуй соси, шеф!" было у всех на устах, прозвенел звонок на урок, но никто и не подумал отойти от окон. И вот, вдруг, откуда ни возьмись, в своем черном пиджачке, обильно посыпанном перхотью, во двор выскакивает "шеф" и, не обращая внимания на хохочущих за окнами детей, принимается в одинарик затаптывать трехметровые буквы. Выражение лица его в этот момент было как никогда зверским. Похоже было, что "шеф" танцует один из быстрых танцев середины 60-х. Похоже было, что на снегу вышивает негр. Джеймс Браун.
Увидев Брауна на видео Упырь тотчас припомнит и телодвижения разъяренного мужчины на снегу.
"Ты когда, гад такой, сделаешь подстрижку?" - глухо цедит, оскаливая прокуренные тютюном зубы, шеф и, скорыми шажками приблизившись к мальчикам, начинает наступать им на ноги.
"Ой-ой-ой", - нарочито громко взвизгивает Марченко и кривится. Песиголовец только подергивает подбородком и шарит глазами по стенам, где развешены разные вымпелы и грамоты.
"Кончает он от этого, что ли, седой идиот", - думает он об истерике с поплавком на лацкане.
Неожиданно его взгляд натыкается на то, о чем он как-то совсем забыл. Он надувает щеки и пихает: "Пошли. Отольем", - локтем под ребро, однако тот все еще ничего не замечает.
Директор шипит, подплясывает, и, видимо, памятуя милицейскую выучку, больно тычет носком лаковой туфли в голень. Николай Леонтьевич не подозревает, что за его спиной, на одном из кубков Упыренок успел разглядеть то, что просмотрела уборщица Зоя - присохший кусок какашки.