Они ему завидовали.
Майор жил в Мулино один, тосковал по жене и сыну, оставшимся в далеком Новосибирске, регулярно квасил и всячески валял дурака. Кажется, временами он пугался самого себя. В Мулино, зажатом между болотами, дисбатом и полигоном, можно было спиться запросто. Некоторые в этом преуспели. Чуя беду, майор инстинктивно изо всех сил рвался к родным, хоть ненадолго. Сердечный приступ у него случился после разговора с начПО: Тяглов просился в отпуск на Новый Год.
По словам адъютанта начПО, сначала в кабинете было тихо, а потом эти двое заорали друг на друга так, что хоть знамя выноси из штаба.
К концу пути майор раздышался, у него уже почти не заплетались ноги, и дверь он отпер довольно бодро, где-то за минуту. Протопал неверными шагами в квартиру, присел в углу и включил магнитофон. Заиграла какая-то попса. Чуть ли не Modern Talking.
И тут плохо стало мне. Разом схлынуло накопившееся за последний месяц напряжение. И увиденное сегодня — догнало. И то, что я с момента приезда в Мулино не слышал вообще никакой музыки, кроме страшного нашего полкового оркестра, тоже сыграло роль.
Музыка для нас, мальчишек восьмидесятых, значила невероятно много. Мы в нее прятались, мы ею отгораживались от мира родителей, музыка делала нас свободными. У кого-то попса, у кого-то рок, главное — она у нас была. В учебке музыки не оказалось вообще.
И тут я ее услышал.
Я привалился к стене, закрыл глаза, и из-под сомкнутых век буквально хлынуло.
— Ты не стесняйся, Олег — просипел Тяглов. — Не стесняйся слез.
Он что-то еще сказал ободряющее, сидя в расстегнутой шинели на корточках перед тумбочкой с магнитофоном. Голос майора был слабым, потерянным, несчастным и больным — а я ничем не мог помочь. Кто бы мне самому помог.
— Устал… — прошептал я.
— А как я устал… Кто бы знал.
Он повалился на диван и тоже закрыл глаза.
— Что вы здесь делаете, товарищ майор… В этом зверинце?
— Служу, — объяснил Тяглов.
Помолчал и добавил:
— Никогда не задавай офицерам этот вопрос. Он бьет не в бровь, а в глаз, и нечего ответить. Ладно, я посплю наверное. Спасибо, ты иди теперь.
Я утер слезы. Мне как-то сразу стало легче.
— Не забудьте про таблетки, они у вас в правом кармане. И врач настоятельно советовал не пить.
Тяглов шепотом сказал, где он видел всех врачей.
Военный городок Мулино был все таким же холодным и мертвым, как в самый первый день. Я сделал небольшой крюк, чтобы пройти через сосновый перелесок — хоть минуту не видеть ничего мулинского, ни домов, ни забора части. Меня просто воротило от всего этого. Как жить дальше? Я не хотел возвращаться из штаба в батарею — там было невыносимо скучно. Но политотдел дивизии оказался чересчур интересным местом. Несколько более интересным, чем может вынести мало-мальски приличный человек. Как переварить сегодняшний опыт и никому не плюнуть в глаза, я просто не знал.
Почти у самого КПП артполка меня засек скучающий патруль.
— Това-арищ военнослужащий! — нараспев позвал старший лейтенант, потирая руки.
Я подошел и представился.
— А, это ты… — протянул старлей разочарованно.
За месяц работы в штабе я перезнакомился тут со многими, вплоть до контрразведчика. Этот старлей был таким же "агитатором", как Тяглов, только рангом ниже, из противотанкового. Сам небольшой, и патрульные будто сплюснутые по вертикали — чтобы помещались в отсек управления ракетного комплекса на базе БРДМ.
— И отчего вдруг поплохело нашему майору? — удивился старлей, выслушав мою историю. — Он же обычно живее всех живых.
— Поговорил с начПО. В отпуск просился.
— М-да… Смелый поступок. Мои соболезнования. Ну, топай.
Вечерело, штаб уже опустел. Я мог бы просто сидеть у себя и наслаждаться редчайшей в армии роскошью — одиночеством, — но было слишком муторно на душе. И я отправился к чертежникам. Мне сразу открыли на условный стук, который знали только мы — "штабные" — и начальник оперативного отдела. Стук был слишком замысловатый, чтобы офицеры додумались до него: один удар. Начопер тоже не додумался, он подслушал. И никому не рассказал. Ему нравилось, что у него такие хитрые чертежники.
На огромном столе посреди чертежки была расстелена карта. Рядовой Гусев лежал на ней с плакатным пером в руке. Рядовой Косинов варил суп в электрическом чайнике.