– Я пришел к нему. Знаешь, где он живет? Можешь послать работника за ним? Я дам ему пеннинг[14].
– О великий Отец Колдовства… Ты просишь невозможного. Уже третий года как никто у нас не знает, где Ульвар с хутора Южный Склон. Чтобы за ним послать, пеннинга будет мало! Мы сами дали бы пеннинг, – Хравнхильд засмеялась над это несуразной суммой, – тому, кто сказал бы нам, куда за ним послать!
– Что? – Свидрир, смотревший полузакрытыми глазами вверх, повернул голову, чтобы взглянуть на Хравнхильд. – Он жив?
– Никто этого не знает. Уже больше трех лет как он ушел в море и пропал. У тебя к нему какое-то дело… по части долгов?
Свидрир помолчал, потом ответил:
– Пожалуй, что и так. Кто у него есть из домочадцев?
Хравнхильд помолчала.
– Не вижу толку мне с тобой лукавить, – сказала она чуть погодя. – Я знала Ульвара. Он был мужем моей племянницы, дочери моей сестры. Если ты хочешь еще что-то от меня узнать, сперва расскажи, что у тебя к нему за дело. Если он должен тебе денег, то здесь ты ничего не получишь. Его хутор уже продан, чтобы расплатиться за старые долги, и другие люди осаждают его жену, чтобы получить назад свои деньги, которых у нее нет. Они собираются подать жалобу на весеннем тинге в Уппсале. Можешь к ним присоединиться. Если, конечно, – она усмехнулась, – будет охота показываться на глаза конунгу и его людям.
– Хутор продан… – пробормотал Свидрир и замолчал, опустив веки.
Хравнхильд ждала, но он больше ничего не сказал. Прислушавшись, она обнаружила, что он спит.
Как и думала Хравнхильд, улучшение оказалось недолгим. Середину дня Свидрир проспал почти спокойно, только дышал с хрипом, но когда начало темнеть, у него снова поднялся жар. Он тяжело метался на подстилке, глухо вскрикивая от боли, когда невольно задевал рану в боку. В сознании он не показывал боли, но сейчас не мог себя сдерживать; от его коротких глухих стонов даже у Хравнхильд сжалось сердце. Она не была жалостливой женщиной, да и повидала всякое, но эти стоны походили на вой – глухой вой существа, которое бесконечно долго страдало где-то вдали от света и уже не имеет надежды выбраться на волю. Не в силах этого слушать, она приготовила новый отвар ивовой коры, отгоняющий лихорадку, и разбудил Свидрира.
– Выпей, – велела она, когда его веки дрогнули и с трудом приподнялись. – Тебя давила мара[15], я боялась, удавит совсем. Что я стану делать с таким тяжеленным телом?
От жара у Свидрира кружилась голова. Еще раз осмотрев рану, Хравнхильд убедилась, что ее опасения сбылись: началось воспаление. Сделав отвар дубовой коры, она наложила на рану примочку, посыпала сушеным листом подорожника и снова перевязала. Эти простые действия так утомили Свидрира, что он не мог даже поесть.
– Постой! – Когда Хравнхильд хотела отойти, он тронул ее за руку своей горячей рукой. Ей показалось, что ее коснулся тролль, сделанный из камня. – Не уходи.
Хравнхильд снова присела.
– Нужно… Есть одно… что мне поможет. Я за этим пришел.
– За чем ты пришел? – Хравнхильд наклонилась к нему.
– Чудесное… средство. Сильное… сильная вещь. Она у него… Ульвара. Давно… пять… или шесть лет. С тех пор у него.
– Пять или шесть лет Ульвар владеет некой сильной вещью? – Голос Хравнхильд выражал изумление.
Свидрир только пошевелил веками в ответ, сберегая силы.
– Что это за вещь?
– Найди… Принеси сюда. Тогда я… смогу… одолеть этих двергов…
– Но что я должна принести?
– Ларец.
– Ларец с чем?
– Он знает какой. Он такой один.
– Ты уверен? Ни разу я не слышала, чтобы Ульвар имел какой-то особенный ларец…
Хравнхильд задумалась. Она не бывала в Южном Склоне и тем более в Оленьих Полянах, с тех пор как Снефрид туда вернулась – Асбранд не желал видеть свояченицу. Так что, строго говоря, она не могла поручиться, что у Снефрид ничего подобного нет.
– Я сам… ему отдал. В Хедебю. Летом, когда… Через лето, как нас разбил… Мы играли… я отдал ему ларец, и он дал слово, что вернет, когда я привезу деньги. Пойди… туда. Кто там есть? Спроси. Если найдут ларец, я дам деньги… сотню…
– Сотню? – Хравнхильд подняла брови как могла выше. – Что же такое в этом ларце? Ожерелье Фрейи?
Свидрир не ответил.
– Принеси… – пробормотал он чуть позже. – Тогда я… буду жить. Я дам тебе… тебе денег. Сколько хочешь… Сотню серебра… хочешь?
– Да ты, зимний странник, бредишь, – догадалась Хравнхильд. – Выпей-ка еще ромашки и постарайся заснуть. Это для тебя сейчас лучше всего.
Свидрир и правда едва держался в сознании, его клонило не то в сон, не то в забытье. Занимаясь делами, Хравнхильд часто подходила к нему: сон его был беспокойным, он то глухо стонал, то вскрикивал, то бормотал что-то. Сказал ли он правду? Сотня серебра! За эти деньги можно купить тридцать коров или убить человека. Или выплатить долг Ульвара его фелагам, чтобы они оставили Снефрид в покое. Хравнхильд сердилась на упрямство племянницы, но не желала ей зла и уж тем более не хотела, чтобы ту ввергли в разоренье два таких хорька, как Фроди и Кальв. Мелькала даже мысль наведаться в Оленьи Поляны и расспросить Снефрид. Асбранд будет недоволен, но случай особый… Что если у Снефрид и правда что-то такое есть?
15
Мара – ночное вредоносное существо, садится на грудь и на голову спящему, может задушить.