— Господин президент, ваши взгляды, в целом, кажутся мне разумными, и этот пример не исключение. Вы напомнили мне, что ведёте тут военную кампанию, а не только лишь одно-единственное сражение.
— Вот, — сказал Ли. — Будучи охваченным горячкой единственного сражения, важно держать в уме всю кампанию, частью которой это сражение является.
— Истинно так, сэр, — сказал Маршалл, — хотя я никогда не представлял ваше президентское правление как военную кампанию. — Он коротко хмыкнул. — Полагаю, если бы я побеседовал на этот счёт с Джефферсоном Дэвисом, он бы сказал, что немалую часть своего срока провёл, воюя с Конгрессом.
— Я надеюсь избежать части тех трудностей, с которыми сталкивался он. Он был и является одним из наиболее способных людей, однако несогласие он воспринимает, как вызов, если не как предательство. Не думаю, что он сам станет спорить с моим утверждением. Я всё же не теряю надежды, что положительные результаты даст более примирительный подход.
— А если нет? — спросил Маршалл.
— Если нет, я буду рычать и брызгать пеной в адрес своих противников, пока из ушей у меня не пойдёт пар, как из предохранительного клапана котла локомотива. — Ли заметил, что адъютант уставился на него. — Вижу, вы мне не верите. Плохо… раз уж мне не удалось одурачить вас, как мне обмануть Конгресс?
Не переставая качать головой, Чарльз Маршалл вышел из его кабинета. Ли приступил к ежедневной бумажной работе. Ему никогда не было до неё дела, но президентская должность привнесла этой работы гораздо больше, чем ему приходилось с ней сталкиваться, даже когда он был генералом. Однако, нравилось оно ему или нет, это было частью его обязанностей и он терпеливо приступил к работе.
На глаза ему попался рапорт из Вирджинского Военного Института. Один из назначенных туда ривингтонцев, Хендрик Нейвудт был найден в своей камере повешенным, похоже на то, что покончил с собой. На кровати он оставил записку: «Не могу больше терпеть, что за мной постоянно следят».
Ли поджал губы. Постоянное наблюдение было той ценой, которую платили освобождённые члены ДСА, и они будут её платить до конца своих дней. Эта фраза с библейским подтекстом эхом отразилась в его голове. Он уже прежде представлял ривингтоцев в качестве пленённых джиннов. Хотя, им бы лучше подошло определение «ведьмаки» — у них имелись любопытные силы и они были опасны. Бенни Ланг и большинство остальных, кажется, поняли и приняли этот факт. Однако Нейвудт стал вторым из них, кто покончил с собой.
Самоубийство пугало Ли; он воспринимал его как окончательный уход от ответственности. И всё же ривингтонцы были брошены, как никто в этом мире, оторванные даже от собственного времени. Ради чего им жить? Ему хотелось облегчить их участь, но он не станет ради них ставить свою страну под угрозу. Если вина за их смерть частично ляжет на него, он справится с этой ношей. Этому должен учиться любой офицер, иначе он никогда не сможет отдать приказ, который бросит его бойцов под пули и снаряды противника. А сейчас он не просто генерал, а главнокомандующий.
Напоминание об этом вернуло Ли к мыслям о Сенате. Как было бы просто, если бы он мог просто приказать верхней палате проголосовать за законопроект! Но он не мог; Конституция этого не позволяла. В своё время они до всего дойдут своим собственным умом… и по ходу дела, скорее всего, сведут его с ума.
На территории президентского особняка царила суматоха. Ли отвлёкся от написания письма британскому послу. Топот ног, окрик часового:
— Стоять! Усем стоять, я сказал, слышите?
После Ричмондской Бойни часовые более ответственно выполняли свои обязанности, чем в прежние времена.
В ответ на часового закричали сразу несколько человек. В гомоне было трудно что-то расслышать, но одно слово выделялось довольно чётко: «Голосование! Голосование!». Ли вскочил на ноги и поспешил к выходу, позабыв о письме. Он надеялся, что сегодня голосование, наконец, состоится, но постоянные отсрочки вынуждали его относиться к таким надеждам с осторожностью.
У парадного крыльца стояли охранники с выставленными вперёд штыками, сдерживая толпу репортёров. Когда в дверях появился Ли, крики журналистов стали в два раза громче.
— Четырнадцать против десяти, — перекрывая общий гам, прогрохотал один голос. — Четырнадцать против десяти, президент Ли! Что скажете по этому поводу?