— Четырнадцать против десяти в чью пользу, мистер Хелпер? — поинтересовался Ли, изо всех сил стараясь скрыть волнение в голосе. — Вы должны понимать, что ваш ответ на этот вопрос чуточку повлияет на мои комментарии.
Сотрудник «Ричмонд Диспэтч» рассмеялся, отчего давать необходимый ответ пришлось Рексу ван Лью из «Экзаминера»:
— Четырнадцать против десяти «за», господин президент!
Ли громко, протяжно и удовлетворённо выдохнул. Он держал в голове заготовки на такой случай (а также заготовки на случай, если он проиграет), но все они вылетели у него из головы. Он произнёс первое, что пришло на ум:
— Джентльмены, мы на верном пути.
— На верном пути куда, господин президент? — спросил Вёрджил Куинси из «Либерала».
— Это мы узнаем в своё время, — ответил Ли. — Но я сердечно рад, что наше путешествие началось.
— Господин президент, сами вы отказались от владения рабами, — произнёс Куинси. — Как принятие закона отразится лично на вас?
— Не считая того, что я стану самым свободным человеком в Ричмонде, хотите сказать? — сказал Ли, чем вызвал у репортёров взрыв смеха. Он продолжил: — Как вам известно, по Конституции мне положено ежегодное жалование в 25000 долларов. Я намерен отдавать десятую его часть в фонд эмансипации, который появится, благодаря этому закону, дабы показать, что я стою за него не только на словах.
Эти слова утихомирили репортёров, которые склонились над блокнотами, записывая сказанное. Спустя мгновение Эдвин Хелпер произнёс:
— Что вы думаете о перспективе того, что после 31 декабря 1872 года ни один ниггер не будет рождён в рабстве?
— Изначально в качестве terminus ad quem[131] я предлагал дату 31 декабря 1870 года, — сказал Ли. — Я с определённой долей неохоты принимаю решение о переносе этого дня на два года, однако вынужден признать, что дополнительный срок позволит нам лучше ко всему подготовиться. Я доволен тем, что негры станут рождаться свободными уже в течение моего срока, и более чем доволен, что они сумеют насладиться полноценной свободой до наступления двадцатого века.
Рекс ван Лью уцепился в эту мысль, словно взявшая след гончая.
— В ходе дебатов по этому законопроекту постоянно вспоминали двадцатый век, сэр. Зачем же переживать за него сейчас — зачем говорить о нём сейчас — когда до него ещё тридцать лет?
— Любой сознательный законодатель думает о будущем своей страны, мистер ван Лью, а разговоры о двадцатом веке — это удобный способ обозначить наш курс в будущее. — Ли понимал, что это была лишь половина ответа. Двадцатый и двадцать первый век постоянно всплывали в дебатах, поскольку сенаторы и конгрессмены имели возможность судить о своих взглядах, а не только строить предположения. Однако эта тема в газеты попасть не должна.
Ван Лью, будучи умным и напористым человеком, заметил, что Ли был не до конца искренен. Он снова вскинул руку, но Ли притворился, что не заметил, и вместо него указал на Вёрджила Куинси, который спросил:
— Что вы будете делать с хозяевами, которые откажутся принимать выплату, дабы рабы могли работать на собственный выкуп?
— Конгресс принял закон, я его подпишу и он вступит в силу, — сказал Ли. — Могу добавить, что большинство граждан, зная мои взгляды по этому вопросу, решили наделить меня президентскими полномочиями. Склонен счесть сей факт признаком того, что они подчинятся закону.
— Не считаете ли вы, что народ голосовал, скорее, за вас, нежели за ваши взгляды? — спросил Куинси.
— Мои взгляды на рабство — это часть того, что я собой представляю, — ответил Ли. — И этим, джентльмены, боюсь, вам придётся удовлетвориться.
Он пошёл обратно в президентский особняк.
— Президент Ли, как же теперь Конституция? — крикнул кто-то ему в спину.
Но к этому моменту Ли уже закрыл дверь. Он мог притвориться, что не расслышал вопроса, и так и поступил. Ему было стыдно за использование политических уловок, но он подавил этот стыд. Истина была в том, что этот закон отвергал дух Конституции Конфедерации, и, скорее всего, её букву. Противники этого закона месяцами твердили, даже трубили об этом. Публично признать их правоту он не мог.
Прежде чем занять свою должность, он надеялся, что Конгресс в течение его срока организует Верховный Суд. Теперь же он усомнился в разумности этой затеи. Если закон ляжет перед судьями — а он ляжет, — они, скорее всего, завернут либо весь закон, либо отдельные его положения. Им будет труднее это сделать, если закон устоится и начнёт бесперебойно функционировать до того, как у них появится возможность его изучить.