Рикша нашлась сразу, стоило Саше помахать в воздухе рукой с зажатыми в пальцах двумястами "афгани".
Кули оказался русским.
Покуда трусили по Тверскому бульвару до Пушкинской, Саша узнал, что русские пачками теперь бросились принимать Ислам, и что сам кули – Иса Иванов, который еще до прошлой недели был инженером Игорем Ивановым, тоже вот теперь сподобился и вот получил временную регистрацию и планирует даже начать свое собственное дело – заняться ремонтом и техническим обслуживанием велорикш.
На Тверской свернули налево и двинулись в сторону площади Маяковского.
– А где памятник Пушкину? – спросил Саша своего возчика.
– А-а, этого, на котором голубь всегда сидел? – тяжело дыша отозвался запыхавшийся водитель рикши, – его по указу Ходжахмета Ходжиева снесли.
Памятника Маяковскому на том месте, где некогда Евтушенко с Вознесенским стихи студентам читали – тоже не было.
Не было и вывески ресторана Пекин.
Вместо нее теперь была большущая надпись – Шаурма.
– Тоже по указу Ходжахмета Ходжаева? – спросил Саша.
Но его шофер ничего не ответил. Ему было трудно протискиваться между торгующими всякой дрянью, он поминутно кричал – поберегись, увага, алярм!
– И это правильно, – согласился Саша, – незачем нам китайских кухонь, нам свою надо развивать.
На аэропорт доехали за каких-нибудь полтора часа.
Собственно пару месяцев назад, когда на Москве еще были электричество и бензин, и когда ходило метро и ездили такси, со всеми пробками Саша затратил бы на дорогу примерно столько же.
Саша кинул рикше двести афгани.
– Хозяин, накинь на пиво! – взмолился новоиспеченный Иса Иванов.
– Дык Ходжахмет Ходжаев пива не велел пить, – возразил Саша.
– Тогда на гашиш накинь, – настойчиво попросил рикша.
Саша протянул еще одну бумажку в сто афгани.
Отпустив оглобли, Иса Иванов принял позу служащего пуделя и жадно выхватив банкноту, принялся кланяться мелкой дробью, – премного благодарен, помогай вам Аллах со всеми святыми.
– Аминь, – оборвал рикшу Мельников, – купи себе халвы с докторской колбасой.
Теперь надо было разыскать Булыгина-Мостового.
Вид некогда респектабельного двора вызывал сомнения в том, живут ли теперь здесь приличные люди?
Возле переполненных и минимум – месяц не вывозившихся мусорных контейнеров, служивших теперь основанием для зловонного Монблана наваленной на них горы отходов жизнедеятельности, уныло рыжели ржавчиной несколько остовов сожженных автомобилей, в выбитые окна которых тоже теперь сваливали и набивали месяцами не вывозившийся мусор.
– Что здесь будет летом в жару? – мысленно Саша задал себе вопрос, – совсем пропадет Москва!
Возле парадного, где по прописке до катастрофы проживал Булыгин-Мостовой, кто на ящиках из под пепси-колы, кто на четвереньках – сидели взрослые мужчины и скалились исполненными золотых зубов улыбками.
Мужчины играли в нарды.
– Салам алейкум, – на всякий случай сказал Мельников.
– Ти куда идёш дарагой – уважаемый? – спросил один из игравших, и все поглядели на Сашу.
Мельников тоже во весь рот улыбнулся своими рандолевыми фиксами, что перед самой отправкой вставили ему там – в резервной ставке, и тоже на ломаном русском и с мягким восточным акцентом вежливо отвечал, – я, уважаемый, иду в квартира номер сорок семь, кунак у меня один тут живет, к нему я приехал.
Мужчины переглянулись.
– Слушай, уважаемый, в сорок седьмой квартира я живу, там твой кунак никак не живет, – сказал тот, что только что бросал кости игральных кубиков, – ты что-то ошибся, наверное, как твой кунак зовут?
– Мой кунак Булыгин-Мостовой зовут фамилия его, – ответил Саша, снова даря всем блистательную улыбку своей позолоченной дентальности, – я с мой кунак в футбол в Нальчике играл на кубок Дагестана, я ему гашиша привез, дыня привез, насвай привез…
Мужчины переглянулись.
– Слушай, дарагой, нэт здэсь твой кунак теперь, зачем ти приезжал? Сафысем напрасно ти приезжал!
– А где мой кунак? – настойчиво спросил Саша, продолжая улыбаться.
– А он типер там, – мужчина махнул рукой в сторону мусорного Монблана, – он типер там где фсе русский кто бэз прописка, где фсе бомж славянской национальности.
– А где это? – спросил Саша.
– А это в подвал, на чердак, в мусоный ящик, в старый машина, я не знай где этот бомж живет, я в сорок седьмой кАвартира живу, а его не знай где он живет!
Саша пожелал игравшим в нарды всяческих благ, и чтобы ниспослал им Аллах долгих и приятных дней в квартире номер сорок семь.
Но надо было искать Булыгина-Мостового. …
Булыгин-Мостовой жил теперь в трансформаторной будке.
Электричества в Москве уже месяц как было отключено, поэтому жить в трансформаторной будке теперь было неопасно.
Замки в железных дверях с красными молниями на них – давно были выломаны, на полу, под масляными трансформаторами были наброшены неизвестно откуда взявшиеся матрасы и кучи какого-то тряпья.
Булыгин-Мостовой жил здесь с двумя писателями и с приставшей к ним парой бывших доцентов МАДИ.
Теперь, в часы не занятого поисками пищи досуга, обитатели трансформаторной будки предавались рассуждениям о судьбе Москвы и судьбе человеческойцивилизации.
Сегодня в будке был праздник.
Роясь в основании Монблана, паре доцентов удалось докопаться до слоя еще старого цивильного мусора тех времен, когда в домах было электричество, и среди прочего, доценты нашли несколько пакетиков испитого чая липтон, но самое главное, они нашли целую пепельницу окаменелых окурков, среди которых некоторые были чудовищно длинными или – жирными, как говорили здесь в трансформаторной будке.
Теперь все пили чай и курили.
– Это только женщины могут так недокурить, – сказал доцент Синяев, задумчиво поглядев на длинный окурок.
– Гляди, там и след от помады еще остался, – сказал другой доцент по фамилии Ширский.
– Эх, господа мои хорошие, нам бы теперь эту женщину сюда! – сладко потянувшись, сказал писатель Цукеровский, – мы б ее чаем угостили, а? Как вы думаете?
– Эту женщину теперь какой-нибудь Ахмед у себя в гареме держит, – махнул рукой другой писатель, который до катастрофы писал под псевдонимом Становой, – она ему теперь танец живота танцует.
– Да, господа, рано или поздно, но приходят сильные и голодные и отнимают у ожиревших и ослабевших ихних баб и квартиры, – горестно вздохнул писатель Цукеровский, – que fait?
– Да, квартирка то у меня была! – тоже вздохнул Булыгин-Мостовой.
– Вы, небось, скольких женщин то туда переводили, а? – писатель Становой игриво ткнул Булыгина в бок.
– Да уж, было, – вздохнул Булыгин.
– Так и не из вашей ли сорок седьмой квартиры эта вытрясенная пепельница, откуда мы нынче хабарики докуриваем? – хмыкнул доцент Ширский.
– А может и из моей, – покорно согласился Булыгин.
– Расскажите-ка, расскажите компании, каких дамочек к себе водили? – сделав хитро-похотливое лицо, попросил Становой, – ну. нам же интересно!
И на правах рассказчика, которому дозволены лишний глоток ценного чая и лишняя затяжка табачного дыма, Булыгин-Мостовой отхлебнул из общей алюминиевой кружки и пару раз затянулся жгущим уже пальцы окурочком.
– Перед самыми событиями, друзья мои, был я на телевидении, – начал свой рассказ Булыгин, – и пригласили меня на прямой эфир в программу известной всем вам телеведущей…
Смешанная компания из доцентов-технарей и гуманитариев-писателей, объединенная общими жилищными условиями на гнилых ватных матрасах в холодной трансформаторной будке, попив чайку и покурив, со сладостными улыбками предалась теперь кайфу сексуальных мечтаний, стимулируемых рассказом Булыгина-Мостового.