Худяков пришел, когда почти все уже собрались.
Чмокнул в щечку выскочившую в прихожую Шленникову, сунул Альке, как хозяйке дома, три дежурных гвоздики и прижимая к пузу коньяк с шампанским, пошел, куда показали девчонки – в гостиную, откуда уже доносились и раскованный смех, и гитарные аккорды, и звон хозяйского мельхиора по не опустевшим еще салатницам…
– А вот и Худяков пришел, как всегда с опозданием – точно ко второму уроку, – острил с дивана, вальяжно развалившийся Леха Игнатенко.
Опоздавшему налили штрафную. Худяков отказываться не стал. Выпил.
Верка Золотовская заботливо стала нагребать ему каких то вечных оливье и под шубой. Чувствуется – мужа нет. А хочется!
Жуя, Худяков оглядел стол.
В центре внимания – Пашка.
Не обманула Шленникова – привезла – таки им ихнюю знаменитость.
Пашка точно как говорят – забурел.
Какая то в нем не местная, не питерская холеность образовалась.
Ручки прям – дебелые. Пухленькие. Небось, ничего тяжелее авторучки не поднимают…
И шея, подпираемая необычайно белым крахмалом воротника, такая нежная… И подбородок…
Его парикмахер бреет, наверное?
А ведь Володя ему в десятом классе по этому подбородку…
А эти манжеты с золотыми запонками!
И почему то вспомнились слова из Евангелия, про Христово Преображение на горе Елеонской, что одежды Его стали белее чем снег.
И вспомнил Володя Худяков, как юшка, что заструилась тогда из носа по Пашкиной бороде, капала на белую… Точно! Белая тогда на нем рубаха была… Любил он белые рубахи. Вся грудь на рубахе тогда в багровых пятнах была.
А Оля Лазарева все равно ушла к нему.
И напрасно Худяков, как дурак тогда думал, что достаточно разбить сопернику морду, как девушка становится твоей…
Девчонки…
А их девчонки уже на заре перестройки понимали, где деньги лежат…
Пусть не все, а только самые красивые.
Такие красивые, как его Оля Лазарева.
И она потом уехала с этим Пашкой в Москву.
И забыла про их с Володькой остров, про их с Володькой на этом острове дуб…
А потом они там с этим Пашкой развелись.
Кто то рассказывал, что Пашка ее стал под нужных людей подкладывать…
Ольку.
Его Худякова Ольку.
С которой он целовался на том острове на Волге, возле дуба под дождем целовался.
Теперь все наперебой хотели завладеть Пашкиным вниманием.
– Паша, Паша, а когда новый дефолт будет?
– Паша, а во что лучше деньги вкладывать, в доллар иди в евро?
– Паш, а возьми меня к себе в секретарши, я и на калькуляторе и на компьютере умею… И раком на столе…
– Пашка, а ты политику Чубайса во что оцениваешь?
Когда девки уговорили парней устроить по старой памяти танцульки с обжиманцами, Худяков пошел с Витькой Глагоевым на лестничную площадку.
Курить.
Ну не с Шленниковой же или Веркой обжиматься – старушками этими, в самом деле!
– Ну как тебе?
– Ненавижу. Суки они там все, это они нас в первую Чеченскую подставили.
– И Пашка?
– А Пашка там у них видать первый, когда надо Родину продать… Ты его рожу хорошо разглядел?
– Да уж…
Худяков курил пряча сигарету в рукав. Разведческая окопная привычка.
– Попадись он мне тогда, когда Лебедь по их с Елкиным наущению Хасавюрт подписал, я бы обоймы из Стечкина не пожалел!
– На Пашку?
– И на Пашку твоего в первую очередь.
– А почему "моего"?
– А не ты ли ему после вечера старшеклассников на восьмое марта фэйс чистил?
– Ну а почему ему в первую очередь, а не Лебедю или Елкину?
– А потому что эта сука – наш одноклассник… Наш он… А знаешь, как мы еще в училище, если среди своих гадина заводилась?
А потом к ним на лестницу вдруг выкатились провожающие.
Провожали – Пашку, разумеется.
Ну не может же правительственное лицо целый вечер бездарно загубить на убогих одноклассников!
– Пашенька, ну посидел бы еще!
– Пашка, ну когда мы тебя еще увидим!
– Пашка!
А на нижней площадке уже двое телохранителей – топтунов – с радиолами – воки-токи, да с береттами под мышками черных плащей.
– Всем привет. Всех целую, девочки…
А на Худякова посмотрел.
Индивидуально посмотрел.
Удостоил…
– Ну че, все дуешься на меня, ебельдос?
– А почему ебельдос, – машинально переспросил Худяков, ничего умнее не придумав, как униженно вступить в дурацкий разговор на его на Пашкиных условиях.
– А потому ебельдос, что мы так в девяносто первом демократов называли – от слов Ельцин и Белый дом.
– А разве я демократ?
– А разве нет?
Худякову стало стыдно оттого, что он разговаривал с ним. И что ВСЕ это видели.
А Пашка уже сбегал вниз, прикрываемый сзади – широкой спиной двухметрового телохранителя…
Потом Худяков напился.
Намешал, как в детстве – вина с водкой, пива с шампанским…
И Верка Золотовская намекала, прижимаясь субтильными своими грудками. Мол, поехали ко мне…
А Худяков поехал к Витьке Глагоеву.
У него – двухкомнатная в районе Киндяковки. На троих с папой и мамой. И может от того, чтобы как то сыну дать подышать свободой, они каждую весну – едва апрель на дворе – уезжали в Инзу, где на пенсии купили себе дом деревенский совсем по дешевке. И жили там до самых ноябрьских морозов. Так что – Володьке еще ничего – в жилищном смысле. Другим ветеранам еще хуже приходилось.
– Гляди, чего покажу…
Худяков осторожно прикоснулся к виданному разве что только в телевизионных сериалах.
– Настоящая снайперская?
– СВД… Армейская.
– А через это ночью тоже видать?
– Можно и ночной прицел, если понадобится…
– И не боишься?
– А я после второй Чеченской ничего не боюсь.
Пили сидя на кухне. Чего взад-вперед тарелки да стаканы таскать!
Володя все так и курил, смешно пряча сигарету в рукав.
– А ты ему Олю простил?
Худяков молчал…
Спросил бы кто другой – онбы в морду…
Но это был не кто-то другой, а школьный друг. Их с Лешкой Старцевым друг.
– А зачем тебе винтовка?
– А зачем тебе бабушка такие большие зубы?
Молчали, курили, наливали и глотали противную водку.
– А знаешь, куда он поехал?
– Пашка? Известно куда – у него родители на Минаева в большом доме на Венце живут. Знаешь?
– А долго он у них там пробудет?
– Да уж до утра понедельника, наверное. Они же теперь поездом не ездят – время – деньги – они самолетом бизнес-классом до Москвы летают…
Володя все курил и молчал…
А на стенке фотокарточка…
Он, Лешка Старцев и две девушки возле старого дуба. Молодые, пьяные совсем. …
Это было уже вечером следующего дня, когда Старцев у себя дома валялся на диване, смотрел проклятый телевизор.
– Сегодня утром в Ульяновске убит заместитель Центробанка России – Павел Витальевич Митрофанов. Он был застрелен снайпером с крыши напротив дома своих родителей, где проводил нынешний уикенд. По заявлению вице-премьера правительства министра финансов Пудрина – это убийство носит исключительно политический характер и связано с той реформаторской деятельностью, которой себя полностью посвятил видный экономист и государственный деятель – Павел Митрофанов.
Председатель депутатской фракции правых реформаторов в Государственной Думе – Борис Имцов назвал это убийство посягательством на самое дорогое что у нас всех есть – на главное завоевание наших реформ – на демократию и свободу.
– Нас не запугаешь. Мы станем еще крепче, теснее сплотившись в борьбе с теми силами, что тормозят движение свободной России в Европу и в рыночную экономику…
Старцев стоял перед телевизором и думал, – неужто Ходжахмет?.
Он не простил ему Ольку.
Нет, не простил.
Старцев во многом копировал своего кумира – генерал-лейтенанта Неведя. Старцев – тогда еще командир развед-роты, и по званию – капитан, служил в ограниченном контингенте в ДРА или попросту в Афгане..