Ночь выдалась темной. Мрак усугубляли низкие, полностью затянувшие небо облака: верный признак того, что скоро выпадет снег. Из окружающей темноты до слуха Макрона доносились разнообразные звуки, свидетельствовавшие о том, что жизнь крепости идет своим чередом, эти звуки вот уже более четырнадцати лет являлись неотъемлемой частью его жизни. В конюшнях за дальними казармами ревели мулы, из окон, обозначенных колеблющимся светом свечей, неслись грубые голоса. Макрон среди взрыва солдатского хохота вдруг различил грудной женский смех и замер на полушаге, прислушиваясь. Ктото опять ухитрился нарушить устав. Женщина вновь рассмеялась и чтото с сильным акцентом сказала, на нее тут же зашикали, и в помещении на миг воцарилась мертвая тишина.
Присутствие в крепости посторонней особы являлось вопиющим нарушением дисциплины, и Макрон, резко повернувшись, зашагал к казарме, однако, уже положив руку на дверную ручку, замер как вкопанный.
По всем правилам ему следовало с бранью ворваться в солдатское общежитие, незамедлительно арестовать нарушителей, а трижды долбаную блудницу велеть взашей вытолкать за крепостные ворота. И все бы ничего, но за подобными действиями должна была следовать запись в журнале взысканий. Опять писанина, в которой он не горазд.
Скрипнув зубами, Макрон выпустил дверную ручку и отступил назад — на улицу, а шлюха вновь зашлась смехом, больно уколовшим его командирскую совесть. Быстро оглядевшись и убедившись, что свидетелей постыдной ретирады дежурного в округе не наблюдается, он поспешил убраться подальше от превращенной в дом блуда казармы. Беспутные солдаты несомненно заслуживали пинка — и по яйцам, если в их компанию затесался ктолибо из его подчиненных. Это было бы наказание, соразмерное преступлению. Скорое и без всяческой писанины. Впрочем, судя по выговору, девка была из германской слободки, а это значило, что нарушители дисциплины сами накажут себя. Пусть не все, но коекто из них обязательно намотает себе чтонибудь на конец.
Хотя вокруг было темно, Макрон интуитивно выбирал нужное направление, поскольку все римские лагеря строились по единой, раз навсегда заданной схеме. В считанные минуты он вышел на широкую виа Претория и зашагал к южным воротам. Их охранял так некстати потревоживший его караульный, и Макрон, сердито хмурясь, прошел мимо него. Узкая деревянная лестница взбегала к будке, наполненной красноватым светом жаровни. Четыре легионера играли в кости, сидя на корточках близ огня. Увидев появившуюся над уровнем пола голову центуриона, они вскочили и вытянулись.
— Вольно, ребята, — сказал им Макрон. — Можете продолжать.
Он поднял засов и потянул на себя дверь, выводящую на крепостную стену. Порыв сквозняка вздул еле тлевшие угли, над ними взметнулось яркое пламя, но тут же опало, ибо центурион уже вышагнул в ночь. Постовая площадка насквозь продувалась, и яростный ветер тут же вцепился в плащ офицера, норовя сорвать его с плеч. Поежившись, Макрон поплотнее закутался в жесткую ткань.
— Где?
Часовой всмотрелся в темноту между зубцами стены и острием копья указал на колышущийся в ночи огонек. То был светильник, прикрепленный к задку ползущего по дороге возка. Щурясь от ветра, Макрон различил очертания бредущей следом колонны. Человек двести, не больше, решил он про себя.
— Мне дать сигнал выставить наружную стражу?
Макрон обернулся к легионеру.
— Что ты сказал?
— Мне дать сигнал выставить наружную стражу?
Макрон с удивлением воззрился на часового. Тот был очень молод. Как же его зовут? Кажется, Сирое. Да.
— Ты давно служишь?
— Нет. Всего год.
«Стало быть, только что из учебки», — подумал Макрон, Оно и видно: следует каждой буковке правил. Ничего, пообтешется, поднаберется опыта и научится различать, когда надо действовать по уставу, а когда по уму.