— Ваш отец постепенно возвращает себе расположение господина, и это может стать спасением и для вас, — заметил Северус и посоветовал: — Не делайте глупостей и не спешите; велика вероятность, что в конечном итоге от вас не понадобится никаких действий.
На это Драко растянул губы в нервной ухмылке.
— Если будет штурм, имеете в виду? Но тогда надо будет сражаться… — он вдруг поднял голову, встретился с Северусом взглядом почти дерзко. — А на чьей стороне в таком случае будете сражаться вы сами?
— Вы забываетесь, мистер Малфой, — прошипел Северус, сузив глаза. — Возвращайтесь в общежитие и готовьте факультет к перекличке.
— Как скажете… профессор.
«Ребёнок, какой же он ещё ребёнок, — проводив его взглядом, подумал Северус. — Сказать бы Люциусу, чтобы вплотную сыном занялся…»
Впрочем, вопрос этот ребёнок задавал более чем верный.
Контрольная у шестого курса была хорошей возможностью спокойно подумать. С самого утра зарядил дождь, и к обеду не переставший, и студенты были унылы и молчаливы уже не только из-за положения дел в школе и контрольной, но и из-за погоды.
Неспешно прохаживаясь по классу, Северус рассматривал их. Его слизеринцы корпели над вопросами очень усердно, прекрасно зная, что лучше не расстраивать своего декана. Накануне во время переклички, ставшей обязательной частью каждого дня со времени ввода осадного положения, группа семикурсников получила выговоры за то, что, пусть и до отбоя, гуляла возле Запретного леса — столь дальние отходы от замка теперь были запрещены. Северус чётко дал понять, что не потерпит нарушения правил, и назначил наказания; возражать ему никто не посмел, и сегодня почти все подопечные прятали глаза, чувствуя себя частично причастными к вине товарищей — Северус накануне грамотно провёл воспитательную работу. Сейчас они все старались: Драко строчил, не поднимая голову, Теодор Нотт вовсе уже исписал почти весь свиток, даже Дафна Гринграсс, в целом мало интересовавшаяся учёбой, причина выбора которой для продолжения изучения защиты от Тёмных искусств оставалась для Северуса загадкой, кажется, на сей раз вправду подготовилась.
Энтони Голдстейн, Падма Патил и прочие когтевранцы трудились спокойно, но в высоком уровне их работ можно было не сомневаться. Пуффендуйцы были тихи и незаметны — как и большую часть времени. Гермиона Грейнджер строчила ответы так быстро, почти ожесточённо, что рисковала порвать кончиком пера пергамент; Северус, проходя мимо, мимолётно заглянул в её свиток и уже сейчас знал, что за эту работу придётся поставить «Превосходно». У прочих гриффиндорцев дела обстояли явно хуже: Рон Уизли обхватил руками голову, слонившись над пергаментом, Дин Томас нервно покусывал кончик пера, а Симус Финниган попытался украдкой скоситься в листок соседа, за что мгновенно получил от преподавателя подзатыльник тонкой брошюрой о защите от дементоров, выпущенной Министерством, Северусом используемой лишь для подобных воспитательных мер.
Взгляд Северуса задержался на Гарри Поттере. Тот, словно бы почувствовав это, поднял от пергамента голову и смело встретил его взгляд — этот мальчишка, в отличие от Малфоя, даже после дополнительных занятий в прошлом году так и не понял, что смотреть в глаза легилименту чревато. На долю секунды захотелось проучить наглого и практически необучаемого Поттера — может, до него бы хоть так дошло, — однако Северус отмёл желание вторгнуться в его мысли и отвернулся к окну.
Отчего-то на ум ему тут же пришла одна давняя сцена: обособленное общежитие Дурмстранга и первый разговор декабрьским вечером с Адлером Гриндевальдом и Максимилианом фон Винтерхальтером. «Гриндевальд тогда с улыбкой пообещал нам принести Каркарова на блюдечке, — вспоминал Северус, глядя на капли, остервенело бьющие в оконное стекло. — И принёс, что характерно». Как же эти двое отличались от Гарри Поттера, Драко Малфоя, Теодора Нотта и прочих их ровесников, хотя разница в возрасте была всего года два… Ученики Северуса были горькими детьми, ничего, по сути, не знающими о мире и том, как он жесток, — а вот Гриндевальд и Винтерхальтер знали. Более того, принимали активное участие в делании его ещё более суровым и беспощадным местом.
Северус знал, кто являлся организатором и исполнителем теракта на Кингс-Кроссе — догадался ещё до того, как услышал в штабе Лорда, на снимке в газете узнав алую семиконечную звезду, бывшую символом группы Гриндевальда. Он предполагал, кто убил Амелию Боунс — об этом как раз Пожиратели не распространялись, представляя всё инициативой Селвина, но Северусу слишком хорошо был известен стиль действий его «Тёмных товарищей», чтобы питать иллюзии относительно их способности провернуть нечто настолько дерзкое и стремительное. Он имел догадку об участии Семёрки Гриндевальда в атаке на Хогсмид — призраки, по просьбе Дамблдора летавшие в деревню во время боя, говорили об ордах скелетов и трупов, но для их призыва ни у одного из Пожирателей не было навыков, так что это почти наверняка было делом рук того потомственного некроманта, Аларикуса Тодлера.
Да, Северус всё это знал или предполагал… и между тем ни слова не сказал Альбусу.
Дамблдор в принципе не знал о существовании Семёрки — Северус не поставил его в известность ни когда в прошлом декабре вернулся из Дурмстранга, ни после всего случившегося за последние месяцы. И ничуть не сожалел — Северусу доставляло мстительное удовольствие осознание того факта, что ему известно нечто, неизвестное великому и всеведущему директору Хогвартса. К тому же, речь ведь шла о молодом Гриндевальде… Хотя, пожалуй, было бы занятно посмотреть на выражение лица Дамблдора, когда бы он узнал, что правнук его одно время приятеля Геллерта продолжает борьбу — вот только не за «Общее благо», а за власть чистокровных. Ирония, какая ирония…
Но истинная причина его молчания крылась в ином. После стольких лет двойным агентом Северус уже вовсе не был уверен, за какую сторону болеет больше.
К Свету его в своё время прочно привязала Лили Эванс — милая Лили со смеющимися зелёными глазами, его первая и единственная в жизни любовь. Даже когда они рассорились и она после школы вышла за этого остолопа Поттера, Лили осталась для него… чем? Ориентиром? Лучом света? Далёкой мечтой?.. Сейчас Северус не мог сказать точно — минуло ведь столько лет, столько воды утекло; он повзрослел и начал постепенно стареть, а она умерла, отдав жизнь за сына, и была теперь вечно юным идолом, который жил лишь в сердцах. В его сердце уж точно — всегда.
Однако в самом деле прошло слишком много лет. От Лили остались в этом мире лишь воспоминания знавших её и сын — больше Поттер, чем Эванс, такой же самонадеянный и наглый, как отец, только с материнскими чистыми глазами. Мальчишка, которого Северус не переносил, но за которым всегда присматривал, потому что таким был его договор с Дамблдором. Однако теперь директор требовал от него не простого присмотра — настоящей защиты, возможно, если Дамблдор проиграет Тёмному Лорду, — наставничества. И Северус вовсе не был уверен, что даже ради памяти Лили готов позволить вовлечь себя в подобное.
На Тёмной же стороне были все те люди, с кем он приятельствовал (если можно назвать это так) в годы обучения в школе, был Люциус — единственное у него подобие друга. За Тёмного Лорда воевали почти одни только слизеринцы — а Северус был слизеринцем в полной мере, хотя долгие годы Дамблдор и пытался намекать, что не уверен в верности вердикта Распределяющей шляпы. Альбусу на руку было подрывать его духовную связь с факультетом, со своеобразной слизеринской общиной — на Светлой-то стороне выпускников факультета Салазара не было, все они либо сражались за Лорда, либо хранили нейтралитет. Потому что слизеринцы по природе своей меркантильны и понимают, что только лишь Тёмный Лорд может в полной мере удовлетворить их амбиции, — никак не существующее правительство или тем более Дамблдор.
Но в чём же был шкурный интерес самого Северуса, и был ли он вовсе? Северуса ведь не заботили деньги, как Яксли, власть и внешние атрибуты, как Малфоя и Лестейнджей, идеи главенства чистокровных, как Беллу и Долохова. Он мало волновался за свою жизнь, потому что ему было нечего терять. Но что же тогда, почему, откуда сомнения?..