— Итак, — начал Александр — разумеется, первое слово было за ним, — как уже писал, не хочу, чтобы между нами были неясности.
— Я вас слушаю, отец, — почтительно произнёс Влад. Всё-таки в одном единственном они с Максом были похожи: оба безгранично уважали своих отцов, пусть даже и не всегда были согласны с ними. То, чему, кажется, немного завидовал Адлер.
— Свою позицию я ясно высказал раньше, так что сейчас хочу послушать тебя, — отец опустил руки на подлокотники и серьёзно на него посмотрел. — В прошлый раз ты так и не объяснил, чем молодой Гриндевальд и его компания так важны для тебя, что ты готов ради них уйти из дома.
Влад вздохнул — подозревал, что отец спросит именно об этом. Собравшись с силами, но не глядя на Александра, он начал:
— Как вам известно, в Дурмстранге традиционно существует притеснение полукровок, с чем мне и пришлось столкнуться в годы учёбы. Мои одноклассники оказались крайне злобно настроены, и мне… — он сглотнул, — не хватило сил противостоять им.
За это признание мгновенно стало стыдно перед отцом, но Влад знал, что не заслуживает лучшего, поэтому добавил с жестокостью по отношению к себе:
— Я знаю, что вам, как сыну близкого сторонника Геллерта Гриндевальда, пришлось столкнуться с гонением куда большим… Но я — не вы, я не смог выстоять и с гордо поднятой головой стерпеть все нападки и унижения. Мою слабость быстро почувствовали те, кто из-за чистоты крови мнит себя лучше прочих, и усилили давление, намереваясь превратить мою ситуацию в образец для прочих полукровок, попавших в Дурмстранг.
С каждой фразой говорить становилось неожиданно легче, Влад даже почувствовал облегчение, произнося то, что думал, вслух. Отец слушал, не перебивая, внимательно следя за ним взглядом, а юноша продолжал:
— Тогда-то в моей жизни и появился Адлер. До последних двух лет в школе он не проявлял ко мне никакого интереса, не участвовал в нападках, но и не пытался поддержать, полностью поглощённый учёбой и вечными конфронтациями с учителями. Так что когда в предпоследнем классе во время очередной стычки в гостиной он неожиданно вступился за меня и парой заклинаний обратил в бегство тех, кто меня задирал… в тот момент моему удивлению не было предела. Однако Адлер не стал ничего объяснять, только улыбнулся и вернулся за стол, где играл в шахматы с Винтерхальтером. После он ещё несколько раз помог мне, по-прежнему ничего не объясняя; моё недоумение росло, как и недоумение окружающих. А затем однажды Адлер отвёл меня в сторону для разговора и спросил, не хочу ли я стать частью его группы. «Я и Семёрка обеспечим тебе защиту от всех этих глупцов — больше ни один из них не осмелится на тебя всерьёз напасть, — сказал он тогда. — Взамен я хочу лишь, чтобы ты оставался превосходным зельеваром и порой выполнял мои просьбы».
Печальная улыбка возникла на губах сама собой. Влад всегда с улыбкой вспоминал тот день, когда Адлер предложил ему то, что называл взаимовыгодным сотрудничеством. Тогда он действительно поверил, что юный Гриндевальд, бодрый и жизнерадостный, с яркими отблесками апрельского солнца в глазах, — тот, кто поможет ему вырваться из кошмара. Как же наивно…
— Я боялся своих обидчиков и не мог сам дать им отпор, поэтому согласился. И Адлер сдержал слово; его влияние было велико, а слава дуэлянта — страшна, поэтому почти никто, кроме самых ярых поборников чистокровности, больше не решался тронуть меня. Даже Макс смирился с тем, что я часть группы, хотя и продолжал порой зубоскалить — но это ничего, всё же он выручал меня (пусть даже и не по своей воле, а по просьбе Адлера), когда на меня нападали.
На последнем нашем году обучения Семёрка стала сильной, даже опасной. И я, являясь её частью, чувствовал себя сильнее, значимей — и это после стольких лет унижений опьяняло, несмотря на пренебрежение Макса, Деяна и Якова. Когда перед самым выпуском у Адлера случилась стычка с Лихачевичем и Казаковым, вылившаяся в бой с учителями и в наш побег из школы, я был всецело на стороне Адлера — не умом, быть может, но сердцем.
Вы хотели знать, почему я держусь за Адлера? Вы, отец, человек со стальным стержнем и волей, скорее всего не поймёте, но я просто не мог отказаться от чувства защищённости, которое он мне дал, а ещё — от надежды, что ориентируясь на него, смогу стать лучше: твёрже, решительней, смелее. И хотя моя вера в это в последний месяц почти рухнула, надежда умирает последней, — последнюю фразу он произнёс по-русски — её любила и часто повторяла мать.
Больше Влад не сказал ничего, ожидая слов отца, желая и одновременно боясь услышать их; он не смел повернуть голову, не отваживаясь посмотреть отцу в глаза. «Но должен, — вдруг с решимостью, которую от себя не ожидал, подумал Влад. — Если уж открылся ему и жду приговора, то должен смотреть в глаза».
И он осторожно скосился, сам себе напомнив нашкодившего пса. Александр пребывал в глубокой задумчивости.
— Не понимаю, — сказал он, наконец, — когда мы с Марией допустили просчёт и не привили тебе должную силу духа? Впрочем, это скорее всего моя вина как отца, не справившегося с воспитанием сына… В данной ситуации меня радует лишь то, что ты всё же находишь в себе желание откровенно поделиться чем-то со мной.
— Разве можно иначе?.. — пробормотал Влад, прекрасно зная: можно. Адлер был тому хорошим примером.
Взгляды отца и сына пересеклись. Владу стало неловко, и он поспешно моргнул.
— Простите, пожалуйста, меня за неподобающее поведение, отец.
«И за то, что не оправдал ваших надежд».
— Извинения приняты, — кивнул Александр. — Надеюсь, ты также не держишь на меня зла.
— Нет, разумеется, — быстро ответил Влад. Он и правда не был зол на отца — сейчас точно, хотя после самой ссоры кипел. Может, он просто окончательно разучился злиться, утратил последнее желание спорить и не соглашаться? Всё-таки, помог ли ему Адлер на самом деле своей «помощью» или сделал лишь более забитым и жалким?..
— Я хочу встретиться с ним, — Влад вздрогнул и поднял взгляд на отца. — С Адлером Гриндевальдом. Ты можешь это устроить?
— Теоретически да, но… — Влад запнулся. — Для чего? — он всерьёз испугался, что отец желает говорить с Адлером о нём, Владе, и требовать оставить его в покое. Испугался, но одновременно чуть-чуть захотел, чтобы именно так и было.
— Этот молодой человек меня интересует, — спокойно ответил Александр, не заметив его волнения. Хотя, может быть, просто скрыл, что заметил. — Я хочу знать, кому поклялся в верности мой сын.
Влад почувствовал, как к щекам приливает кровь. Он не сказал ни слова о клятвах и верности, но отец сам обо всём догадался.
— К-конечно, я поговорю с ним и сразу же напишу вам.
— Хорошо, — отец поднялся из кресла. — А теперь, когда мы всё выяснили, ты ведь не откажешься пообедать со мной?..
В особняк на побережье Влад вернулся ближе к вечеру. После нескольких часов общения с отцом ему было удивительно легко — будто бы с плеч упала гора, вечный страх и ненависть к себе отступили, и стало казаться, что ещё не всё потеряно для него.
В большинстве окон первого этажа горел свет; наверное, Макс и Георг уже вернулись и сейчас делятся с Адлером впечатлениями о поездке в Вену — точнее, делится Георг, а Макс порой вставляет чопорные замечания. Присоединяться к ним не хотелось, запираться на весь оставшийся вечер в лаборатории тоже, и Влад, пройдя по потемневшему, липнущему к ботинкам песку, убрал палочкой капли со ступенек крыльца и присел на среднюю. Запрокинув голову к хмурому небу, он вдыхал запах моря и недавно прошедшего дождя, наслаждаясь спокойствием.
Входная дверь отворилась и закрылась опять. Влад надеялся, что это вышел Георг — с ним можно было бы интересно поговорить, — но в следующую минуту на ступеньку рядом с ним опустился Адлер. Влад инстинктивно подобрался, но отодвигаться не стал.
— Ты выглядишь довольным, — заметил Гриндевальд. — Могу предположить, что встреча прошла хорошо.
— Так и есть, — подтвердил Влад. — Мы с отцом помирились, — он чуть поколебался, но добавил: — Он хочет встретиться с тобой.