— Зачем?
Матросов даже не поверил своим ушам. «Неужели, — хотелось спросить, — ты не можешь языком разок-другой поворочать?»
— Если бы от меня зависело, я бы знал, куда держать свой компас. Подался бы до ближайшего моря-океана.
— Зачем?
Саша судорожно глотнул воздух, до такой степени руки зачесались.
— Ну, понимаешь ли, тяга у меня такая. Вроде призвания, что ли. А потом, глядишь, и в капитаны бы пробился...
— Зачем?
«У-у, зараза!» —вздохнул Саша.
— Поплавать хочется и потом побывать в разных странах.
— Зачем?
Саша стал ерошить свои вихры.
— Взглянуть хотя бы краешком глаза, как другие живут-обитают.
— Зачем?
Того и гляди он сорвется.
— Лучше или хуже нас... Я же не только о себе думаю, но и о других. Я бы, например, и тебя мог взять на свой корабль.
— Зачем?
Пришлось до боли стиснуть челюсти, чтобы не сорваться.
— Конечно, не в качестве пассажира. На первое время можно будет устроить мичманом.
— Зачем?
Что-то надломилось в Саше: «Хоть бы спорил или наплел бы с три короба...»
— Не хочешь мичманом, не надо. Так и быть, назначу боцманом. Не сразу, конечно. Боцман — это первая должность после капитана.
— Зачем?
Соскочив с кровати, он расправил плечи.
— Вот дам по морде, сразу узнаешь зачем...
Чернявый осклабился и по-смешному всплеснул руками:
— Ты спрашиваешь, чего я хочу? Я могу ответить. Я собираюсь прожить сто тридцать лет.
Саша расхохотался. Директор тоже, хотя и с опаской, но за живот схватился.
— Ну и ну, рассмешил.
Чернявый как ни в чем не бывало продолжал:
— Смейтесь, смейтесь. Я ведь на научной основе хочу прожить, а не просто так... Если хотите знать, мой родитель мировой. Про него можно еще сказать: мировой академик.
Саша не стал хвастаться родителями. Чего скажешь, если их в живых нет? Однако позавидовал чернявому: повезло парнишке. Не каждому в этой жизни удается так здорово устроиться, стать сыном академика.
— Он у меня над самой главной проблемой голову ломает: как продлить человеческую жизнь. Таких академиков на всю планету всего три штуки: один в Америке, один в Румынии и третий — мой батька. У него я выведал самый главный секрет: это больше кислородом надо питаться. Глотай его, если хочешь целый век прожить. Кислород, конечно, погуще в горах бывает. Потому кавказские пастухи больше всех и живут.
— Но ведь не все люди могут жить в горах? — насторожился Директор.
— Сообразительный, — похвалил его чернявый. — Все люди не могут жить в горах или стать пастухами. Что остается делать простому человеку? Остается одно: меньше расходовать кислорода. А как, спрашиваю вас, меньше?
Чернявый сделал предостерегающее движение, словно говоря: «не торопись ерунду молоть».
— Очень деликатно... Чем меньше делаешь движений, тем больше в тебе кислорода остается. Потому я и лежу, никаких себе движений не позволяю.
Саша понял: лгал чернявый самым наглым образом. Саше даже нравилось, как складно тот врет.
— Я так рассчитал: дотянуть до ста тридцати лет. Натурально. Если даже из них отсижу тридцать, и то на вольную волю достанется сто лет.
Словоохотливый парень Саше понравился. Поэтому он спросил:
— Как тебя?
— Дмитрий.
— Вот что, Митя, ты станешь у нас Кислородом.
Кислород не стал протестовать. Сделав самый неопределенный жест, снова принялся разглядывать потолок.
Если спросить, к кому Петр Филиппович был наиболее строгим, то, как ни странно, пришлось бы ответить:
— К самому себе. Конечно, прежде всего к себе.
Ровно в семь утра по призывному и веселому «ку-ка-ре-ку» медного колокола аккуратно поднимался и начальник колонии, хотя, казалось бы, мог и понежиться. Сигнал, естественно, предназначался для воспитанников. Так изо дня в день, зимой и летом, в любую погоду, при любом настроении, в любой ситуации. Никакого исключения он не делал для себя, хотя, быть может, иногда сон продолжался всего часов пять или даже немного меньше.
Вот почему воспитатели, одни искренне гордясь им, другие усмехаясь, говорили между собой:
— У спартанцев он сошел бы за своего...
К такому же заключению пришла и Ольга Васильевна, вольнонаемная воспитательница, стаж которой пока без году неделя. Если другие называли Стасика спартанцем, «съев с ним пуд соли», то молодая сотрудница осмеливалась на это лишь тогда, когда в ней побеждало проказливое настроение.
Молодость, того и гляди, пошутит с кем угодно и как угодно.