— Я был возле лодки, там на берегу, — пояснил начальник, обращаясь к Саше. — Ты же утверждал, что в ту ночь Атаман был не один...
Саша кивнул головой... Ясное дело, начальник по следам на песке узнал кривоногого.
— Тогда, в первый раз, я еще мог отпустить тебя на все четыре стороны, — проговорил начальник. — В то время мы еще могли выбирать, в какой детдом направить тебя. Сегодняшнее событие в корне меняет дело. Теперь на повестке другой вопрос: какая колония лучше всего для тебя подойдет? Выходит, что сам против себя сработал. Потому что не умеешь распоряжаться собою. А в твоем возрасте пора научиться давать отчет за свои поступки...
В соседней комнате галдеж прекратился. Наверное, свидетели обвинения оставили отделение милиции.
— Драка в общественном месте — раз. Попытка к бегству — два. Плюс — прошлые приводы. Ты можешь утверждать, что на тебя напали или ты сам хотел задержать помощников Атамана. Но как ты это докажешь? Судья словам не верит. Он верит фактам. А они против тебя — сам слышал. Но не так плохи твои дела, как кажется с первого взгляда. Есть и смягчающее обстоятельство — я приложу справку о том, что ты по собственной инициативе привел к нам Атамана. Это смягчит сердце судьи. Но на большую поблажку не надейся. Судья — тоже подчиненное лицо. Он подвластен закону... Но сделать попытку никогда не поздно.
— Какую попытку?
— Заново начать жизнь, как новорожденный...
Длинный синий поезд мчался по широкой, как море, Средне-Русской равнине, улыбающейся своими веселыми березками, поймами медленных и тихих рек, раздольными степями, седыми и юными городами; по той равнине, которую люди, ни разу не бывавшие здесь, представляют себе только по книгам Тургенева или Пришвина. Неутомимо глотая рельсы, черный паровоз, оставляя позади себя рваные клочья белого дыма, резкими и раскатистыми гудками оглашал бескрайние просторы.
С веселым свистом и торопливым грохотом он проходил разъезды, мосты, задерживался на несколько минут лишь на больших станциях. Он торопился на юго-восток. На белых трафаретах вагонов мелькало: Москва — Челябинск.
Порою из-за леса или из-за холмов выплывали уютные селения с кирпичной церквушкой или с деревянной мечетью и также быстро и торопливо скрывались с глаз, точно миражи. Так мчался и мчался почтовый поезд под голубым небом весны, словно соревнуясь со своей тенью, бегущей рядом.
На этот удивительный мир глядел, прильнув лбом к грязному стеклу дребезжащего окна, невеселый пассажир шестого вагона, подросток в матросской тельняшке. Задумчивые глаза, жадно устремленные на равнину, были полны тоски и ожидания.
Километр за километром он провожал вот таким отсутствующим взглядом, а иногда, встрепенувшись, с тревогой начинал искать в незнакомых очертаниях местности, в странных названиях станций, в случайных фразах, доносившихся до его слуха, ответ на единственный вопрос, который волновал его: «Далеко ли отсель море?»
Нет, он не согласен ехать черт знает куда!
Ему подавай море! Этой большой любви не мешало то, что он видел море всего один раз в своей жизни, когда еще был жив отец. Но разве в этом дело?
«Обвел вокруг пальца, — сердился он на хитрого начальника милиции, служившего в далеком приволжском городке, — надул как цыпленка. Пообещал направить в колонию, откуда рукой подать до берега морского. А где тут океан?»
А поезд между тем все мчался и мчался. Поезду что! Он равнодушен к человеческой тревоге. У него свое расписание.
Когда тоска вот так совсем подступает к самому горлу, человек начинает метаться, пытаясь принять какое-то отчаянное решение, порою правильное, а чаще ошибочное. Ничего уж тут не поделаешь...
Подросток тихо шепнул себе: — Если сразу не наколюсь, то придется бежать!
Сказал и оглянулся на человека, лежащего на средней полке, на восьмом месте. Осуществление такого отчаянного плана зависело не только от него, Саши, но и от его невольного спутника, старого милиционера Басырова. Тот в это мгновение дремал, на большом лице, покрытом рябинками, застыла блаженная улыбка. «Спит или делает вид, что спит?» — спросил себя будущий беглец.
«Кажется, дрыхнет,— успокоил он себя и потянулся за бескозыркой, большой, шитой не для его головы; еще раз покосившись на милиционера, отважно шагнул к проходу. Услышав стук позади себя, он вздрогнул, замер, ожидая, что вот-вот Басыров схватит его за шиворот. Но ничего подобного не случилось. Может, этот самый стук ему лишь померещился?
Он осторожно, на носках, стал пробираться по коридору, выставившему напоказ худые носки, каблуки кирзовых сапог, висящие голые руки. До конца коридора оставалось сделать всего шага три, от силы — четыре, а там...