— И что бы он сказал?..
— Он бы сказал… — Айзек вновь перешел на марсиан с кий диалект, с его до боли знакомым звучанием, забывшимся за бесконечно долгие и тяжелые годы. — Он бы ска зал: Привет, сестра.
Голос Эша. Никакого сомнения.
— И сказал бы еще…
— Что, скажи мне?
— Он сказал бы: не надо бояться.
«Легко сказать, не бойся», — думала Сьюлин, отходя от кровати и поворачиваясь лицом к двери, где стоял доктор Двали. Она не слышала, как он вошел. Лицо его побагровело — то ли от гнева, то ли от ревности.
— Как давно вы узнали, что с ним это происходит?..
Двали настоял на разговоре наедине, для чего им пришлось отойти от мотеля. Жутковатый ландшафт, ставший привычным за последние дни, выглядел так, словно кто-то нарочно воссоздал на этой чужой и жаркой планете обстановку марсианской пустыни. Кругом не было ни души — только самые бездарные постройки, какие только можно вообразить, и бескрайнее темное небо над ними.
«Эш, Эш, — думала Сьюлин, — такое расстояние пришлось преодолеть, чтобы снова услышать твой голос!»
— Несколько недель, — ответила она, справившись с собой.
— Недель! И вы не собирались поделиться этим с нами?
— Мне было нечем делиться. Одни предположения.
— Одно предположение, что у Айзека могут быть каким-то образом общие воспоминания с вашим экспериментальным ребенком, этим Эшем…
— Эш не был экспериментальным, доктор Двали. Он был просто ребенком. И моим другом.
— Вы уходите от темы.
— Я ни от чего не ухожу. Я в вашем проекте не участвую. Если б я могла, я бы остановила его с самого начала.
— Но не смогли. И теперь вы здесь. Мисс Муа, по-моему, вам следует лучше разобраться в ваших собственных мотивах. Разве вы здесь не потому же, почему мы создали Айзека? Вы потратили целую жизнь на то, чтобы узнать и понять гипотетиков. И после стольких лет — восьмидесяти? девяноста? — вы так же далеки от этого, как были в юности.
Да, о гипотетиках она думала всегда, еще задолго до гибели Эша. Если это и было чем-то вроде мании, то все же не мешало ей трезво смотреть на вещи. Или все-таки мешало?..
А что касается того, поняла ли она что-то о гипотетиках…
— Их попросту не существует, — заявила Сьюлин.
— Простите?
— Гипотетиков не существует в том виде, в каком вы их себе представляете. Что вам приходит в голову, когда вы думаете о них? Что-то огромное, древнее, мудрое? Существа с беспредельным разумом, непостижимым для нашего бедного сознания. Также заблуждались и наши Четвертые. Ради возможности личной беседы с Господом на что только не пойдешь! Но гипотетиков не существует! Во всем этом звездном пространстве нет ничего, кроме огромной операционной системы, соединяющей одну машину с другой. Они древние, они сложные, но это — не разум.
— Если это так, — сказал Двали, — то с кем вы только что говорили?
Сьюлин открыла было рот, но не смогла ничего ответить.
В эту ночь Лиза с Турком впервые за много дней занялись любовью. Отдельная комната в мотеле сама по себе была крепчайшим любовным напитком. Они и не думали говорить друг другу что-то. Это было ни к чему. В комнате горела свеча. Лиза разделась, Турк тоже. Потом она задула свечу и нашла его на ощупь в тусклом из-за пыли лунном сиянии. Он пропах, как и она, но это уже не имело значения. Между ними пробежал тот же ток, что и всегда. Лиза мельком подумала: интересно, кому-нибудь из Четвертых, спящих среди этих развалин, слышно, как скрипит их кровать? Наверняка. Ну и хорошо. Может, это немного оживит их старческое бесцветное прозябание.
В конце концов Турк уснул, обхватив ее руками. Ей нравилось лежать с ним в бледном лунном свете.
Но вскоре ей пришлось высвободиться из его объятий, потому что она никак не могла уснуть. Она все думала о том, в какую же даль они забрались, и ей вспоминалась строчка из позабытого стихотворения: «На тонком краешке Нигде, сведенном к острому вопросу».
Ночь была холодной, и Лиза снова обвилась вокруг Турка. Она согрелась и уже засыпала, когда вдруг здание заходило ходуном.
Диане Дюпре тоже не спалось.
С ней в комнате были Сьюлин Муа, миссис Рэбка и Айзек. Она вслушивалась в дыхание мальчика и думала, насколько же его жизнь не похожа на обычную. Вырасти без матери и без отца: миссис Рэбка все-таки нельзя было назвать в полном смысле слова матерью, как и зловещие хлопоты доктора Двали мало походили на отцовские чувства. И при этом ребенок не искал ничьего участия. Непростое дитя. Упрямое.
Ей удалось уловить кое-что из того разговора, что состоялся вечером между Сьюлин Муа и доктором Двали.
Конечно, марсианка была права. Решившись «изучать» гипотетиков нетрадиционными методами, доктор Двали и миссис Рэбка повели себя не как ученые, а как паломники. В конце пути они ожидали то ли откровения, то ли искупления.
Та же жажда много-много лет назад чуть не довела до смерти и ее саму. Диана, связав свою судьбу с верой первого мужа, стала своего рода отшельницей. Тогда она и заразилась болезнью, от которой неминуемо должна была умереть, если бы не переход в то, что марсианин Ван Нго Вен назвал четвертой стадией, или зрелостью после зрелости.
Ей казалась, эта жажда осталась позади, с тех пор как она сделалась Четвертой. После курса долголетия в ее жизненном укладе постепенно взяло верх что-то трезвое, благоразумное, расчетливое. Она получила утешение, но и приобрела равнодушие. Она больше не пускалась на безрассудный штурм неба и прожила спокойную и достойную жизнь.
Но, может быть, она ошибалась насчет того, что имен но она оставила тогда за спиной, а что продолжала нести в себе, сама того не сознавая? Когда две линии на карте пересеклись, обозначая место, куда стремился Айзек, она впервые за долгие годы ощутила прежнюю жажду.
То же самое повторилось с ней, когда стало ясно, что Айзек способен считывать воспоминания давным-дав но умершего марсианского мальчика, которого никогда не видел.
Она размышляла: гипотетики помнят Эша. Что еще они помнят?..
Ее брат Джейсон умер после попытки контакта с ними. Помнят ли они это? Неужели они действительно помнят Джейсона?
А если она спросит об этом Айзека, заговорит ли мальчик его голосом?..
Она сидела на кровати, выпрямившись, словно чувствуя себя за что-то виноватой. И тут стены мотеля задрожали и зашатались. Она в ужасе подумала: вот и все — крепость взята, небеса обрушиваются на стены.
Турк только успел зажечь свечу, как толчки прекратились.
Да, подумал он, старая китаянка оказалась права. Землетрясения!
Лиза сидела на кровати, завернувшись в одеяло.
— Ты в порядке? — спросил он. — Это просто толчки.
— Пообещай, что мы не останемся, — сказала она.
При свете свечи лицо и руки Лизы казались совсем бледными, какими-то неземными.
— Не останемся? — переспросил он, поморгав.
— Когда они доедут туда, куда хотят, — по резкому кивку ее головы Турк понял, что речь идет о Четвертых, — мы не останемся с ними, да? Поедем дальше? На западный берег? Как ты обещал?
— Разумеется. Чего ты боишься? Это всего лишь небольшой толчок. Лиза, ты же из Калифорнии — разве там не бывало землетрясений, как это?
— Турк, они безумны. Внешне они здравые и рассудительные люди. Но они сами устроили весь этот безобразный цирк. Я не хочу принимать в нем участия.
Турк подошел к окну — просто чтобы убедиться, что звезды не взорвались или еще что-то. Лиза была права: безумцы на марше. За окном лежала освещенная худосочной луной экваторианская пустыня, от одного вида которой начинаешь чувствовать себя маленьким.
Здание вздрогнуло еще раз. На краю стола задребезжала бесполезная лампа.
Айзек тоже почувствовал толчки, но они его даже не разбудили. В последнее время он подолгу спал, часто не понимая, где сон, а где явь.