Все случилось так просто, как случается только в работе большого профессионала. Старкову показали Герду, прогуливавшуюся неподалеку от центрального телеграфа с еще одной сотрудницей делегации. Олег вышел из машины наружки, пристроился сзади к этой парочке и потом, нагнав ее, спросил по французски:
– Простите, Вы не назначали здесь свидания с молодым человеком из советского МИДа?
Подруга Герды, работавшая переводчицей делегации, увидев Олега, сомлела и на ломаном французском ответила, что вообще то, нет. При этом всем своим видом показала, что струны ее давно не знали руки мастера и нуждаются в срочной настройке. Французский язык был избран чекистами для установления контакта не случайно. Олег говорил и на французском и на немецком, но начинать с немецкого было бы слишком прямолинейно, тем более что Герда, закончившая Гейдельбергский университет, владела русским и французским языками.
Старков продолжил солировать:
– Понимаете, меня зовут Андрей. Один мой знакомый из Парижа прислал мне передачку с какой-то своей сотрудницей. Мы договорились по телефону встретиться здесь и я думал, что одна из вас – это она. Так Вы не из Парижа?
Женщины объяснили, что они из Западного Берлина и встреча пошла по разработанному сценарию.
Четыре из шести дней пребывания делегации в Москве, Герда приходила к Олегу на конспиративную квартиру, которую тот выдавал за свою собственную и они погружались, как говаривал Старков, в «чувственную метель».
Он не выдумал ничего нового в акте совращения этой измученной внутренним неблагополучием немки. В первый же вечер Олег усадил ее перед собой в кресло, налил бокал мальвазии и взмахнул смычком. В пространстве родился осторожный и чувственный звук, плававший где-то совсем низко, наверное, не выше их кресел. Звук переливался октавами мужского баритона, потрескивающими хрипотцой и следами ушедших страстей. Неспешная, скрыто-страстная мелодия стала медленно ускоряться, образуя вокруг Герды невидимый кокон, все больше и больше кружа ей голову. Затем она взмыла вверх, почти вертикально, с предельным надрывом, вырываясь в самые верхние слои эоносферы, где уже нет сущего и только болиды горящих сердец чертят траектории и свиваются в удивительные двухцветия беспамятного упоения.
Сначала расстроенная скрипка Герды вяло и недоверчиво резонировала с обвивающей ее музыкой. Потом в корпусе ее родился слабый отзвук, мотыльком перелетевший на струны. Мотылек потрогал лапками немощные канатики, и они услышали его нежнейшее прикосновение. О женская скрипка любви! Свершилось чудо! Струны сами подтянулись на колках и вдруг ответили мощным, глубоким аккордом.
Все четыре дня на конспиративной квартире Трехзначного Ателье упивались распутным озорством незримые троли – электросварщики губ и кожи. Они весело тыкали своими штоками высокого напряжения в губы влюбленных и те, соприкасаясь, обжигались голубыми искрами, падавшими на подушки, а кожа их расплавлялась и соединяла две плоти в одну. И две мелодии, оторвавшиеся от тонких, сотворенных Великим Мастером корпусов, тоже соединились в одну, и она кружила над постелью, включая в свой узор их глухие от страсти голоса. Волшебная, волшебная музыка любви!
Герда улетела из Москвы не на самолете, а на собственных крыльях. Ее поддерживали с двух сторон электрические троли и губы ее продолжали ронять в пространство горячие голубые искры. Перед разлукой они договорились встречаться в Восточном Берлине, куда «Андрей» мог прилетать сколь угодно часто, а она – беспрепятственно выезжать по своему западногерманскому паспорту. Первая встреча состоялась уже через десять дней и обеспечение работы Старкова в Восточном Берлине взял на себя Булай. Он возил Олега на своей машине, инструктировал по особенностям обстановки в городе и пытался вместе с ним найти линию по приобщению женщины к передаче советской разведке нужной информации.