Никто даже не пикнул, можно было подумать, что люди действительно напряженно вспоминают, где же были их глаза.
— Кто, кто увидел это первым?
— Я, — выступил Поджарый, гордый своим острым зрением.
— Значит, ты должен знать, кто это сделал.
— Нет-нет, кэп.
— Ты в этом уверен? — проревел констебль, дыша Поджарому прямо в лицо.
— Да-да, кэп, — промямлил Поджарый, начиная нервничать. — Б-была-ла-а-а-авария-я-я-с-с-смот-т-т-трел н-на-а… — Он захлебнулся, не в состоянии справиться со своей речью, и виновато посмотрел на полицейского.
— Пшел вон! — Констебль махнул рукой, и Поджарого как ветром сдуло. — Если кто-нибудь намеренно укрывает преступника, — обратился он к остолбеневшим людям, — то он об этом горько пожалеет.
Толпа попятилась и на глазах начала таять; осталось не более трех десятков самых любопытных, в том числе и Моури.
— Может, в магазине вам что-нибудь подскажут, — вкрадчиво произнес он.
— Я без тебя знаю, что делать, — прохрипел констебль и, распахнув дверь, заорал, требуя хозяина.
Выскочил перепуганный владелец магазина и, оглядев витрину, застучал зубами от страха.
— Это не я, кэп. Я ничего не знаю. Заверяю вас, это не наша работа. Она, она — снаружи, а мы — внутри, кэп. Мы не могли этого сделать. Это — какой-то проходимец. И чем только ему приглянулась наша витрина, ума не приложу. Наша преданность отечеству…
— В Кайтемпи ты в пять секунд запоешь по-другому, — цинично заметил полицейский.
— Я сам офицер запаса кэп, я…
— Заткнись! — гаркнул констебль. — Он ткнул в сторону оскорбительной наклейки. — Снять! Сей момент.
— Да, кэп. Конечно, кэп. Одну секунду.
Хозяин нервно заскреб ногтем о стекло, пытаясь захватить уголки листовки, но безуспешно — листовка была пропитана специальным клейким веществом, о котором отсталые сирианцы могли только мечтать.
— Одну, одну секунду, — жалобно пролепетал владелец и скрылся внутри магазина.
Вернулся он с острым кухонным ножом и возобновил попытки. На этот раз он преуспел гораздо больше, оторвав четыре маленьких треугольничка.
— Кипятка, идиот! Принеси кипяток и отмочи! — взревел полицейский, вконец теряя терпение. — А ну, все вон отсюда! — заорал он. — Воо-он!
Люди нехотя принялись расходиться.
Оглянувшись, Моури саркастически улыбнулся, увидев хозяина магазина с дымящимся ведром в руках.
Не теряя времени, Моури опять принялся за дело и за двадцать минут нашлепал еще пару листовок в довольно приметных местах. Однако его неуклонно тянуло к злополучной витрине, и, в итоге, он не устоял перед искушением.
Листовка исчезла, однако на ее месте красовался тот же текст, правда молочно-белый, но зато глубоко вытравленный на прозрачном стекле. Констебль и хозяин магазина о чем-то жарко спорили. Вокруг них опять собрались зеваки и с удивлением поглядывали то на витрину, то на расшумевшуюся парочку.
Полицейский орал:
— Плевать я хотел, что эта стекляшка стоит две тысячи гульдов. Не хочешь менять витрину — заколоти досками.
— Но, кэп…
— Что еще за «но»! Делай, что сказано. Это антиправительственная пропаганда, и, следовательно, пре-ступ-ле-ни-е!
К вечеру Моури избавился от оставшихся листовок и подыскал более подходящее жилье.
— Завтра я уезжаю дней на семь, — объявил он в отеле и пожаловался: — Война так осложняет жизнь. Ничего нельзя планировать заранее.
— Вы хотите оставить за собой номер, господин Агаван?
— Да, я надеюсь вернуться. — Моури полез в карман. — Вот вам за десять дней. — Он протянул портье пачку гульдов. — Если я вдруг не вернусь — не стоит беспокоиться — это мои проблемы.
— Как вам будет угодно, господин Агаван. — Безучастный к тому, что кто-то швыряется деньгами, портье выписал квитанцию.
— Благодарю, — пряча квитанцию, произнес Моури. — Долгой жизни.
— Долгой жизни.
Подкрепившись в ресторане, Моури поднялся в номер, растянулся на кровати и так лежал до наступления темноты. Как только за окном погасли последние отсветы заката, он вскочил с постели, распихал по карманам новую порцию прокламаций, захватил небольшой кубик псевдомелка и двинулся в город.
В тусклом свете фонарей действовать было значительно проще, да и он уже достаточно хорошо ориентировался в извилистых лабиринтах Пертейна. Часа четыре Моури занимался тем, что осквернял и обезображивал стены домов и шикарные витрины самых престижных магазинов, так что к полуночи весь город был разукрашен разного вида воззваниями и угрозами в адрес правящей касты с неизменной и зловещей подписью «ДАГ».