Орудуя псевдомелком, Моури едва не хохотал, представляя, как спозаранку несчастные домовладельцы станут тщетно отмывать кощунственные буквы. Мел обладал коварным свойством въедаться в стену при соприкосновении с водой, то есть, чем упорней драить, тем ярче и отчетливее проступает надпись.
Наутро, с аппетитом позавтракав, Моури вышел из отеля и, игнорируя назойливых таксистов, сел в автобус. Раз десять он менял маршруты, всячески заметая следы, даже сдал кейс в камеру хранения. Была ли в этом необходимость — сказать трудно, но береженого бог бережет, кто может поручиться, что в отель не нагрянут с проверкой, и тогда…
«Кайтемпи. Предъявите книгу регистраций. Так, в основном, старые постояльцы. Кроме этого, Шир Агавана. Кто он такой?»
«Лесной инспектор.»
«Так было написано в его удостоверении, да?»
«Да-да, кэп. Оно было в полном порядке.»
«В каком Министерстве он работает?»
«В Министерстве Природных Ресурсов.»
«Вы в этом уверены? Там был штамп Министерства?»
«По-моему, да. Точно не могу сказать.»
«Вы обязаны замечать такие вещи.»
«Извините, кэп, но через мои руки проходит столько бумаг! Я не в состоянии запомнить…»
«Надо стараться. Хорошо, будем надеяться, что с этим Агаваном все в порядке. Хотя, знаете что? Дайте-ка мне телефон. Не помешает лишний раз проявить усердие.»
Короткий звонок, пара односложных вопросов, и трубка с грохотом падает на рычаг.
«В списках Министерства нет никакого Агавана! Когда он покинул отель? Что сказал? Куда направился? Очнись, кретин, и отвечай, когда тебя спрашивают! А ну, ключ от его комнаты, быстро! На чем он уехал? На динокаре? Опиши его. Кейс?! Какой? Кожаный?!»
Пусть и невелика вероятность такого поворота событий, тем не менее, случись что, в казематах Кайтемпи досадовать на промахи будет поздно.
Изрядно напетляв и уверившись, что теперь даже самая опытная ищейка собьется с ног, но не сможет проследить его извилистый путь, Моури забрал из камеры хранения кейс и отправился в свои новые апартаменты — две дурно пахнущие клетушки на четвертом этаже полуразвалившегося доходного дома. Там он провел остаток дня, приводя антисанитарную конуру в божеский вид.
Хозяин дома, человечек с бегающими глазками, без вопросов принял его как Гаста Харкина — железнодорожника, честного труженика, немного рассеянного и достаточно глупого, чтобы в срок платить за снятые комнаты.
Разделавшись с уборкой, Моури вышел купить вечерние газеты. О вчерашних событиях там не было ни строчки. Сначала он несколько огорчился, но, поразмыслив, решил, что это даже к лучшему. Ни один уважающий себя журналист или более-менее приличный редактор не упустил бы такой материал, а значит, не обошлось без давления сверху. Кто-то, наделенный немалой властью, прихлопнул публикацию тяжелым кулаком цензуры.
Да, всполошились, видно, господа из Кайтемпи, забеспокоились, заерзали в своих креслах. Что ж, это только начало, так сказать, оса крылышком махнула. То-то будет дальше. И чем упорнее молчат «наверху», тем красноречивее пересуды «внизу»; растет недоверие к правительству. «Что опять они от нас скрывают?» — уже завтра, Моури не сомневался, тысячи горожан зададутся этим вопросом. «Дирак Ангестун Гесепт» — эти три слова будут вертеться на языках десятков тысяч достопочтимых сирианцев, и все потому, что власти струхнули и сидят, как в рот воды набравши.
«Нет причин для страхов», — говорит правительство. Но кто ему поверит, когда оно боится признать столь пустячный фактик? А ведь шила в мешке не утаишь.
Если не бороться с заразной болезнью — само собой, вспыхнет эпидемия. Моури решил ускорить процесс распространения антивоенной бациллы и очередную вылазку предпринял в Редайн — небольшой городок с населением не более трехсот тысяч человек, расположенный в сорока двух милях к югу от Пертейна; райцентр с собственной электростанцией, бокситными шахтами и заводом по производству алюминия.
Утренний поезд был битком забит угрюмыми работягами, самоуверенными чиновниками, измученными солдатами, какими-то бесцветными бесполыми личностями — людьми, движимыми нуждами военного времени. Напротив Моури восседал свиноподобный тип с жирной харей — живая карикатура на министра пищевой промышленности — и томно, с барским равнодушием взирал на проносящиеся за окном пейзажи. Не прошло и пяти минут, как Свинорылый уже храпел, запрокинув голову и широко раскрыв рот. Во сне он еще больше напоминал борова, и у Моури руки чесались заткнуть его пасть апельсином.