Бедняжке только и оставалось, что встать да уйти. И она ушла, не вымолвив ни слова, не взяв с собой ничего, даже своего клетчатого платка. Нищий и тот несет с собой хоть какой-нибудь крохотный узелочек, а у нее не было ничего. Страх перед неизвестным охватил ее. Ноги подкашивались, она едва могла идти. Пока Аполка шла по двору, она, казалось, все еще надеялась, что старик позовет ее обратно, скажет: "Ну, ладно, Аполка, вернись, хватит дурачиться". Ведь в конце концов есть же и у него сердце! Она долго возилась у калитки, открывая дрожащими руками щеколду, прислушиваясь, не позовут ли ее назад. Но во дворе не было слышно ни звука, только попугай все еще кричал: "Здравствуй, Аполка, здравствуй, Аполка!"
И вот она на улице, одна в таком большом и чужом мире! Как трепетало, как стучало ее сердечко! Казалось, оно вот-вот разорвется от боли.
Выйдя на улицу, Аполка не закрыла за собой калитку. И тут же невольно оглянулась — может быть, и без всякой задней мысли, а может быть, все еще лелея надежду, что вот-вот откроется окно и дядюшка поманит ее рукой: вернись, мол.
Но ни в окне, ни в открытой калитке не показалось ни души, и только пес Гарам, выскользнув следом за Аполкой, догнал ее, потерся о колени, обнюхал и, заворчав, вернулся во двор: так он прощался с ней.
Ну, а теперь куда? Все дома улицы, выстроившиеся в две шеренги, смотрели на нее неузнающими, чужими глазами. А как заманчиво курятся трубы над их крышами! В каждом доме в этот час что-то варят. Да только где варят для нее? Дым весело поднимается к облакам, и каждый дымок знает, куда он держит путь. Только она, бедная сиротинка, не знает, куда ей идти…
Куда же еще, как не к другому дядюшке?
И Аполка ускорила шаги, потому что уже порядком промерзла и начала дрожать. На ней было лишь тоненькое темно-красное платьишко, а на дворе еще стояла зима, и солнце, хотя и смеялось в небе по-весеннему, тюка еще не могло осилить холода. Зима упряма, особенно в этом горном крае: она неохотно приходит, но уходит уж совсем нехотя, то и дело возвращаясь, и когда весна, почувствовав себя наконец полной хозяйкой над миром, нарядит землю в зеленые шелка, зима возьмет да вдруг вновь нагрянет и, дурачась, все нарядят в белое.
Бегом примчалась Аполка к дому Гапшара Тарноци и дернула колокольчик, висевший над калиткой.
Дядюшка Гапшар, прогуливавшийся по двору, сам подошел к воротам, во прежде чем открыть, на всякий случай поглядел в глазок. Увидев Аполку, он изумился и немного приоткрыл калитку.
— Тебе чего? — спросил он сердито и вместе с тем удивленно.
— Впустите меня, дядюшка, впустите!
Ее тихий плачущий голос мог бы тронуть любое сердце.
— Сперва скажи, чего тебе нужно! — возразил Гашпар.
— Молю вас, примите меня снова к себе! Дядюшка Петер прогнал меня из своего дома.
Тарноци рассвирепел, глаза его стали метать молнии.
— Вот как! Значит, выгнал тебя этот разбойник? Так ты теперь окончательно хочешь сесть на мою шею? Понимаю, понимаю. Но неужели ты считаешь меня совершенным ослом? Конечно, тебе хотелось бы еще больше опутать моего сына! Рано, рано принялась ты за это ремесло, козявка! Вон отсюда! А не то я собак напущу на тебя! Слышать о тебе не хочу, — крикнул Гашпар и захлопнул калитку.
И Аполка осталась стоять на улице, на холоде.
Еще час тому назад весь город завидовал ой — ей, жалкой игрушке в руках двух враждующих братьев. Еще совсем недавно она катила в великолепном экипаже, — и вот плетется теперь, боязливо прижимаясь к стенам домов, глухими переулками к дому Кливени. Грубый пьяница-писарь был сейчас ее единственной надеждой. Может, возьмет ее к себе в дом? А что, если и он откажется ее принять? Других родственников и знакомых у Аполки не было. Тогда останется один путь — головой в омут. Ваг, эта вечно спешащая река, неразборчива. Она принимает всех. Матушка-земля может порой сказать человеку: "Не нужен ты больше, чего тебе еще надобно, нет у меня ничего для тебя". А матушка-река ко всем добра и ласкова и сама приглашает: "Иди ко мне!" И стелет уставшему человеку пышную, в серебряных кружевах, постель.
Кливени оказался дома. Завидев. Аполку, он бросился к ней навстречу, расцеловал ее, а тетушка Кливени на радостях даже прослезилась.
— Ну, все-таки зашла, — приговаривал Кливени. — Навестить заглянула. Очень хорошо с твоей стороны. Черт побери, как ты похорошела! Ты, Аполка, сейчас похожа на распускающуюся лилию. Ну, показывай, что принесла нам, голубка ты наша!
Девушка грустно пролепетала:.