— Слава твоему оружию, дорогой родственник! Не думай, что я собираюсь тебе помешать осуществить то, что ты задумал. Я только хочу предупредить тебя, что необходимо соблюдать военные обычаи, нормы рыцарской чести. Из достоверных источников мне стало известно, что город Бестерце, получив по телеграфу известие о приближении твоих войск, тотчас же направил навстречу тебе, сюда в Жолну, мирную делегацию. Она уже в пути, так что тебе необходимо ее дождаться.
На глазах у всех лицо графа Понграца преобразилось, стало важным и надутым, как у Иштвана Батори[29] с картины Матейки,[30] а в глазах сверкнули зеленоватые торжествующие огоньки.
— Испугались, трусы! Так я и знал. Ну что ж, подождем их, как этого требуют военные обычаи…
Весть о предстоящем прибытии делегации взбудоражила графа: его словно подменили. Он оживился, отдавал одно распоряжение за другим, созвал на военный совет Бакру, Ковача и командиров отрядов. Комендант Будетина тоже присутствовал на совещании, где речи (а еще пуще — вино) лились рекой, — обсуждалось, где и как принять послов города Бестерце. Пружинский считал, что самое подходящее для этого место — холм Хричо. На фоне живописных развалин старого замка, при свете факелов армия будет выглядеть весьма величественно; ее можно так расположить, что она покажется гораздо многочисленнее, чем на самом деле. Господин Ковач предлагал принять делегацию на берегу Вага (на том самом месте, где войска расположились на отдых): пламя факелов, отразившись в зеркальных струях Вага, разольется по воде множеством огненных полос.
Наконец большинством голосов было принято предложение Ковача со следующей аргументацией: место это удобнее, потому что, в случае если послы будут вести себя непристойно, их можно будет немедленно бросить в реку. Но тут же возник целый ряд вопросов по части церемонии: расположить ли войска в боевом порядке, должен ли граф Иштван встретить делегацию верхом на лошади или сидя на пне? Последний вариант был бы неплох, но тогда пень необходимо покрыть тигровой шкурой. А поскольку тигровой шкуры нет, полководец должен принять послов, сидя в седле. Обсудили и взвесили мельчайшие подробности, и наконец было решено, что граф Иштван отправится к армии, выстроит ее, а сам, верхом на лошади, займет место перед строем. Пружинский же и Ковач встретят бестерецких послов возле ресторана и проведут их к полевому лагерю.
Время пролетело быстро, как птица, и вот пришла ночь, тихо, задумчиво, кокетливо набрасывая на землю не черный полог, огромный и тяжелый, а легкое покрывало, сквозь которое проглядывают все прелести земли: и густолистые деревья, и цветы, и травы.
В синеватых волнах Вага плещется серебристая луна, словно кто-то смотрится в зеркало. Как легкая паутина, колышется в воде тень прибрежных тальников, а на берегу трепещут огни костров. Вот кто-то пошевелил уголья: пламя вспыхивает ярче и из темноты выступают воинственные силуэты. Над землей разлита необычайная тишина, лишь изредка заржет лошадь да где-то вдалеке послышится всплеск кормового весла на плывущем вниз по реке плоту с дровами, словно кто-то разрывает тонкий шелк.
Но вот раздался конский топот, и в ночном сумраке брызнули искры из-под копыт: это выставленный на окраину города дозор спешит сообщить графу Иштвану:
— Ваше сиятельство, послы приближаются.
— По коням! Равняйсь! — скомандовал граф. — Зажечь факелы!
В одну минуту все войско — и пехотинцы, и «казаки», и пушкари с пушками — выстроилось на лугу. Граф Иштван вскакивает в седло, а два пажа берут его коня под уздцы.
Затем ночная темнота словно раскалывается пополам, и появляется делегация города Бестерце. Во главе ее выступает худощавый проворный человечек, его лицо скрыто большой меховой шапкой, из-под которой выбились пряди седых волос. На плечи его небрежно наброшен ментик, он идет, опустив голову, медленно, с достоинством, короткую саблю он взял под мышку, чтобы не замочить ее в росистой траве.
За ним следуют два длиннобородых старца, один из них несет серебряный сосуд (точнее — кувшин, который удалось на время одолжить у Петера Трновского), другой на подносе — пучок травы (обыкновенный полевой клевер вперемешку с другими травами).
Четвертый посол был тоже убеленный сединами старик (однако в этом Бестерце на диво здоровый воздух, если люди там доживают до таких преклонных лет!), на нем была шуба, подбитая лисьим мехом, а на поясе болталась шпага с медным наконечником, вроде тех, какими вооружены военные врачи; бедняга так согнулся, будто нес на серебряной тарелке не горсточку земли, а всю нашу планету.