— Ради всего святого, Иштван Четвертый, что вы делаете? Ай-яй-яй, Иштван Четвертый!
Больше всего нравилось графу, когда его именовали "Ишт-ваном Четвертым". Но и одного взгляда Аполки было достаточно, чтобы он утихомирился; горящие лихорадочным огнем глаза наполнялись слезами, руки опускались, хрипы в груди прекращались, и дыхание становилось ровным. Из зверя он мгновенно превращался в беспомощного человека, которого девушка брала за руку, уводила, словно ручного барашка, в переднюю, где всегда стояло ведро ледяной воды; Аполка мочила полотенце и накладывала больному на виски холодные компрессы.
Больного приводила в ужас холодная вода, он дрожал всем телом, у него стучали зубы, но все же он терпел, не осмеливаясь сопротивляться, и только умолял, сложив иссохшие руки:
— Пощади, Аполка!..
Галлюцинации и наваждения лишь изредка были как-то связаны с действительностью. Однажды вечером он выбежал из спальни, крича, что Маковник и Комар украли с неба луну, что он своими глазами видел, как они по длинной лестнице взобрались на небо. Негодяй Маковник при этом ногой сшиб на землю одну звезду. Граф был возмущен проступком своих солдат и приказал немедленно же заковать их в кандалы.
Пришлось подчиниться и выполнить его приказ, так как луны действительно в этот момент не было на месте (она спряталась за небольшое облачко). Граф Иштван сам наблюдал, как воров забивали в кандалы, на другой день несколько раз ходил поглядеть, как они сидят в заточении, а вечером, когда луна снова взошла, он сломя голову помчался в подземелье освобождать заключенных, — ведь они уже вернули миру похищенное ночное светило.
— Правда, эти прохвосты успели откусить изрядный кусок месяца!
Когда с ног похитителей луны сняли оковы, Понграц поманил к себе Маковника и плутовато, как заговорщик, подмигнул ему левым глазом:
— Ну и дураки же вы! Что луна, какая в ней корысть для вас и для всего света! Луна только свечка для жаб и лягушек! А уж если вы решили воровать, — зашептал он на ухо Маковнику, — украдите солнце! Слышишь, Маковник? Вот будет переполох на земле!
Преданный Маковник приложился к ручке и покорно склонился перед графом.
— Слушаемся, ваше сиятельство, украдем солнце, коли вам так угодно!
Понграц несказанно обрадовался и тотчас же позвал Маковника, а заодно и Памуткаи, к себе в кабинет для интимной беседы.
— Вот это здорово! Замечательная идея. Нет, ты не понимаешь, Памуткаи! Маковник, ты украдешь солнце. Только не завтра и не послезавтра, а… я потом тебе скажу когда! А тебе, Памуткаи, я дам много, очень много денег, и ты скупишь по всей Венгрии все, какие есть в продаже, свечи и свечное сало. А когда Маковник стащит солнце и наступит кромешная тьма, мы втридорога их распродадим. Ну, что ты скажешь, Памуткаи? Разве я не хитрец? А?
Тут граф принялся плясать, хлопать в ладоши, радуясь своей выдумке, потом сунул руку в карман и великодушно подарил Маковнику синий камешек:
— Вот тебе, Маковник, небольшой задаток! Какие-то ниточки, видимо, еще связывали его мысли одну с другой, но как же тонки они стали! Что-то будет, когда и они оборвутся?
После этого разговора граф частенько вспоминал о Маковнике, спрашивал, что он поделывает, — но всегда украдкой, шепотом, как замыслившие преступление справляются о своих сообщниках. В то же время он намекал Бакре и другим на какие-то предстоящие большие перемены.
Однажды заговорили о календаре. Граф Иштван с видом профессора важно откинул голову и заявил:
— Ерунда все это! Люди, Пружинский, глупы, как пробки!
Они отличают день от ночи и ведут им счет, руководствуясь только цветом. Кусок черного цвета — ночь, кусок белого цвета — день; еще один кусок черного — две ночи, еще кусок белого — два дня. А вот как они станут считать дни, когда наступит вечная тьма и весь мир станет черным? Вот будет потеха! А ведь именно так и будет, Пружинский! Тебе я могу сказать это по секрету. Только смотри никому не проболтайся.
Словом, какие-то взаимосвязи, закономерности еще жили в его помутившемся сознании. Колесики еще цеплялись зубцами одно за другое, и мозг как-то работал. Окружающие даже радовались, что Понграц столь последовательно готовится вступить в эту вечную ночь.
А она подкрадывалась неторопливо, осторожно, на цыпочках — правда, лишь к нему одному.
Внешние события только ускоряли ее приход: от бургомистра Жолны, господина Блази, пришло письмо, где сообщалось, что пребывающая в Недецком замке Аполлония Трновская объявлена наследницей всего имущества покойного Петера Трновского, а опекуном и исполнителем воли умершего по завещанию назначен он, господин Блази. Ввиду этого бургомистр просит его сиятельство графа Понграца соблаговолить передать вышеупомянутую девицу в руки законного опекуна, одновременно предъявив ему счет на все издержки и расходы, понесенные графом по содержанию девушки. В противном случае дело должно быть передано в суд и т. д.