— Я могу чем-то помочь?
«Уйди», — мысленно простонала Маджайра.
— Я знаю, ты стараешься для всех нас. Но даже тебе временами нужна помощь.
Почему она не унимается?!
Маджайра открыла глаза и посмотрела на подругу. Та стояла у кровати, смущённо улыбалась и преданно заглядывала в глаза. Волосы чистенькие, уложены в замысловатую причёску. Пахнет лавандой. И одежда — как и пристало дочери Тёмного тана, в семь слоёв шёлка, искусно собранных складками и заколотых на плечах.
— В дождливое весеннее время тетивы луков отсыревают мгновенно. Наши запасы на исходе. Уговори женщин состричь волосы, и этим поможешь. А сейчас… — Маджайра тяжело вздохнула. — Умоляю, оставь меня!
— Но, Ма…
— Просто оставь! Я что?! Многого прошу?..
Эвелина поджала губы, но спорить не стала: так и ушла, осторожно прикрыв за собой дверь спальни.
Хотела бы Маджайра не слышать её мыслей, но они жужжали в голове растревоженным роем ос: и съедающее, точно кожный зуд, нетерпение, и жажда услышать обнадёживающие новости, и лёгкая тревога за неё, и невысказанный упрёк, что Маджайра могла бы быть и помягче.
А ведь Анлетти её предупреждал. А ведь он говорил, что магический дар раскроется не сразу, что сила будет нарастать постепенно, а вместе с ней и охват людей, чьи голоса поселялся в голове и ни на минуту больше не оставят в покое.
Дура! Какая же она дура!
Нужно было слушать, что он ей так долго и нудно растолковывал, а не кокетничать и не строить глазки. Может быть, тогда её жизнь… хотя…
Маджайра прижала к себе подушку, уткнулась в неё лицом и вздохнула.
В соседней комнате дрожали от страха служанки. Знали, что если попадутся ей сейчас на глаза, вся накопленная усталость выльется наружу и хорошо, если дело ограничится только руганью или побоями.
Этажом ниже спорили из-за остатков зерна, и Маджайре вспомнились сочные ломтики медово-сладкой дыни, которые она отбрасывала, едва откусив, хотя сейчас сгрызла бы всё до самой корки. Ведь у них давно не было ни фруктов, ни мяса. Одно зерно и бобы. И немного старого, пожухлого лука.
В южном крыле, примыкавшем к казармам, начальнику стражи господину Симеуру докладывали о происшествии на стене. Маджайра рада была бы не слышать, но его голос, насылавший на неё проклятья, звучал до обидного горько и зло. Он жёг душу острее горчицы, лишний раз доказывая ей, какое она чудовище.
Но ещё страшнее звучал другой голос.
В темнице, куда бросили Келуна, его старший брат клялся всеми богами, что доберётся до неё и уничтожит. Что найдёт способ отомстить. И ненависть этого человека была так же глубока и темна, как самая тёмная и глубокая морская бездна.
А ведь она… В чём она виновата? Келун сам её поцеловал. Знал, что его ждёт — и поцеловал всё равно! Потому что решил спасти, пусть и ценой собственной жизни. И этот поступок был поступком настоящего мужчины. И был вознаграждён по заслугам. Но теперь родные винят в его гибели её!
Хотя не она убила Келуна. Его убил закон Морнийской империи, единый для всех — и для обычного стражника, и для принцессы.
Маджайра сделала лишь то, что должна была сделать. Как бы ей ни хотелось сохранить юноше жизнь и снова согреться в его объятиях. Хоть на минуту избавиться от тяжести, придавившей плечи.
Никто же не понимал, как тяжело было жить, зная все чужие злобные мысли, и не подавать вида, что знаешь. Каждый день отдирать себя от кровати, натягивать на лицо улыбку и пытаться решить проблемы, которые сыпались одна за другой без какой-либо передышки.
Маджайра впилась зубами в подушку, и по щекам ручьями хлынули слёзы.
Каждый раз, когда использовала магию, она рисковала затеряться в водовороте чужих мыслей и сойти с ума. И если сегодня её спас Келун, то кто поможет завтра? Ведь это был лишь первый отряд землекопов, будет и второй.
— Где же ты, брат? — прошептала она, накрыв голову подушкой и завернувшись, как в кокон, в одеяло. — Вернись ко мне! Пожалуйста… Вернись и останови этот кошмар…
Только на Талиана с войском надеяться особо не приходилось: он ни разу не связался с ней за прошедшие три месяца. Маджайра боялась признаваться в этом самой себе, но…