Пробили бронзовые часы на шкафу, и Фумагаль, не прекращая работы, метнул на них быстрый взгляд. Голубь уже добрался до цели. И принес весточку. Это значит, что на плане появятся новые прямые и кривые, будут отмечены точки попадания и разрывов. Могущественные силы сегодня же будут приведены в действие, и гуще станет паутина на плане Кадиса, где знаком креста уже отмечена последняя упавшая бомба.
Когда стемнеет, думает чучельник, выйду прогуляться. Гулять буду долго. В это время года в Кадисе по вечерам чудо как хорошо.
Рохелио Тисон лишь пригубил вино, в котором с утра вымочил ломоть хлеба. А за ужином, по обыкновению, пьет только воду. Суп, отварное куриное бедро. Немного хлеба. Он еще обгладывает косточку, когда в дверь стучат. Прислуга — зеленовато-бледная, приземистая немолодая женщина — идет открывать и докладывает о приходе Иполито Барруля. В руках у профессора папка с бумагами.
— Уж простите, комиссар, что обеспокоил вас в это время. Но получается нечто очень интересное… помните, мы говорили о следах на песке?
— Да, разумеется, помню. — Тисон встает, утирая салфеткой губы и пальцы. — И вы меня нисколько не обеспокоили. Не угодно ли чего-нибудь?
— Нет, благодарю. Недавно отужинал.
Комиссар бросает взгляд на жену, сидящую за столом напротив. Она очень худа, и под темными, погасшими глазами, еще больше подчеркивая увядание, залегли тени усталости. Губы сурово поджаты. Весь город знает, что эта иссохшая печальная женщина была когда-то очень красива. И счастлива. Давным-давно, много лет назад — до того, как потеряла единственную дочь. Нет, возражают другие, до того, как замуж вышла. Что я вам расскажу, соседка… Такое только у нас в Кадисе возможно… Быть женой комиссара Тисона — считай, сидеть в кандалах днем и ночью. Неужто правду говорят, он ее бьет? «Бьет» — это бы, кума, еще полбеды. Я вам говорю. Если бы только бил.
— Ампаро, мы с профессором пойдем в гостиную.
Женщина не отвечает. Только рассеянно улыбается гостю и левой рукой с поблескивающим на безымянном пальце обручальным кольцом катает по скатерти хлебный шарик. Еда на тарелке нетронута.
— Присаживайтесь, профессор. — Тисон взял керосиновую лампу и покручивает колесико, увеличивая пламя. — Кофе?
— Нет, благодарю. Спать не буду.
— А я в последнее время глаз не могу сомкнуть что с кофе, что без. Ну, сигару-то все же выкурите со мной? Забудьте ненадолго свой рапе.
— От сигары не откажусь.
Окна маленькой уютной гостиной — сейчас они закрыты — выходят на Аламеду; обтянутые узорчатым шелком резные стулья и кресла, столик с грелкой-жаровней, придвинутое к оклеенной обоями стене пианино, к которому не прикасались уже одиннадцать лет. Аляповатые картины, несколько гравюр, на ореховой полке — десятка три книг: по истории Испании, по муниципальному здравоохранению, сборники королевских указов в бумажных обложках, словарь испанского языка, пятитомный «Дон Кихот», «Романсы о Германиях и Словарь» Хуана Идальго, тома, посвященные Кадису и Андалусии из серии «Ежегодник Испании и Португалии» Хуана Альвареса де Кольменара.
— Вот попробуйте-ка эту. — Тисон открывает ящик с сигарами. — Два дня как из Гаваны.
И достались, кстати сказать, даром. Без пошлин. Восемь вместительных коробок с первоклассными сигарами комиссару вручили как часть платы — а еще 200 реалов он получил в серебряных дуро — за то, что признал действительным сомнительный паспорт одного приехавшего в Кадис семейства. Барруль, едва раскурив сигару, кладет ее в массивную металлическую пепельницу, украшенную изображением гончего пса, поправляет очки, раскрывает папку и кладет перед Тисоном несколько рукописных листков. Потом снова берет «гавану», попыхивает ею и с легкой довольной полуулыбкой откидывается на спинку стула.
— Следы на песке, — повторяет он, медленно выпуская дым. — Думаю, это имеет к нему отношение.
Тисон проглядывает листки, исписанные почерком профессора. Что-то знакомое: «Всегда, как посмотрю, о сын Лаэртов, врагам удар готовишь ты нежданный…»[17]
Да, он читал это раньше. Когда-то давно. Страницы пронумерованы, но нет ни заглавия, ни названия. Это диалог Афины и Одиссея. «След свежий узнать стремясь — ты, как собака лаконская, вынюхиваешь цель…» Комиссар, зажав сигару в зубах, поднимает на гостя вопросительный взгляд.
— Не помните? — спрашивает Барруль.
— Смутно припоминаю.
— Я давал вам читать сколько-то времени назад… Это Софоклов «Аянт» в моем переводе — отвратительном, надо сказать.