— Трудное… — раздумчиво тянет он.
— Именно так, ваше превосходительство.
Повисает долгое молчание. Тисону до смерти охота курить, но никто не предлагает. Губернатор, поигрывая очками, снова проглядывает четыре сколотых вместе листка донесения и откладывает в сторону — строго параллельно линии стола и ровно в двух дюймах от края.
— Вы, значит, уверены, что все три убийства совершил один человек?
Тисон кратко, в немногих словах, объясняется. Уверенным вообще ни в чем быть нельзя, однако почерк совпадает. И тип жертвы тоже. Очень молоденькие девушки из простонародья. В донесении указано: две были в прислугах, личность третьей установить не удалось. Вероятней всего — беженка, без семьи и определенного рода занятий.
— И что же… никаких следов… э-э… физического насилия?
Еще один быстрый, косой взгляд. Главноуправляющий безмолвием и неподвижностью подобен каменной статуе. Словно бы его здесь и вовсе нет.
— Их всех забили насмерть кнутом. Без жалости и пощады. Если уж это не физическое насилие, то пусть Христос сойдет с небес и скажет — что.
Последняя реплика не пришлась по вкусу губернатору — человеку, как всем известно, весьма богобоязненному. Он хмурится и рассматривает свои руки — они у него тонкие и белые. Породистые, думает Тисон, такие и подобают офицеру флота: на службу в Королевскую Армаду плебеев не берут. На пальце левой блестит перстень с великолепным изумрудом, лично подаренный императором Наполеоном, когда Вильявисенсио с соединенной франко-испанской эскадрой был в Бресте — то есть, значит, еще до Трафальгара, до похищения короля, до войны с Францией и до того, как все покатилось к дьяволу.
— Я имел в виду… Ну, вы понимаете… Другое насилие.
— Жертвы не были изнасилованы. По крайней мере, следов не обнаружено.
Вильявисенсио долго молчит, теперь устремив взгляд на комиссара. И ждет. Но Тисон не считает себя обязанным пускаться в объяснения, ибо не уверен, что губернатор ждет их от него. Его привел сюда Гарсия Пико. Дон Хуан Мария, сказал он, пока поднимались по лестнице, — и подобное титулование не впрямую, но внятно лишний раз предупреждало, кто есть кто, — дон Хуан Мария желает помимо письменного донесения получить сведения непосредственно от вас. В подробностях.
— В определенном смысле нам повезло с этой девушкой, — решается Тисон. — Никто ее не хватился, никто не заявил об исчезновении… Это позволит проводить дознание скрытно. Докучать и голову морочить нам не будут.
Едва заметным медленным кивком губернатор дает ему понять — он на верном пути. Ах, вот оно, значит, что, соображает Тисон, сдерживая улыбку, неуместно просящуюся наружу. Теперь понятно, о чем речь и что к чему. И куда целит Гарсия Пико. И на что он так многозначительно намекал, поднимаясь по лестнице.
Словно в подтверждение его правоты, Вильявисенсио небрежным движением руки с изумрудным перстнем указывает на рапорт:
— Три девушки, убитые… гм… столь своеобразно, — это уже не просто сложное дело… Это вопиющее зверство. И если дело получит огласку, выйдет большой скандал.
Ага, теплей, теплей, думает Тисон. Сейчас будет совсем горячо, твое сволочное превосходительство.
— Да отчасти уже получило, — осторожно замечает он. — Слухи, толки, соседские пересуды. Это неизбежно, как вы сами изволите знать. Городок невелик, а народу — пропасть.
Он делает паузу, чтобы оценить действие произнесенных им слов. Губернатор взирает на него пытливо, и даже Гарсия Пико отрешился от своего напускного безразличия.
— Тем не менее, — продолжает комиссар, — мы пока еще можем совладать с этим. Припугнули немного кумушек и свидетелей. Все отрицаем, все решительно… И газеты до сей поры пока даже не пикнули.
Теперь наконец главноуправляющий счел нужным вмешаться. И от Тисона не укрылось, каким беспокойным взглядом он окинул губернатора, прежде чем заговорить.
— Пока. Именно что — пока. Однако история, леденящая кровь. Если журналисты вцепятся в нее, то уж не выпустят. Да и потом, свободу печати никто еще не отменял… Помешать газетчикам не удастся.
Вильявисенсио вскинул руку, заставляя его умолкнуть. Бросается в глаза, что это у него в обычае — прерывать собеседника, когда вздумается. В Кадисе командующий эскадрой — первый после бога. А когда война — так и сам бог.
— Уже просочилось. Один из тех, кто слышал звон, — редактор «Эль Патриота». Тот самый, что в прошлый четверг очень настырно выспрашивал, насколько божественное происхождение имеет власть монарха…
Он неожиданно замолкает, и последние слова повисают в воздухе. И смотрит на Тисона так, словно приглашает и его всерьез поразмыслить об этом. Газетчики разнуздались вконец, добавляет он неприязненно. И что мне им сейчас сказать? Сами знаете, с публикой какого рода нам приходится иметь дело. Разумеется, я все отрицал. К счастью, нашлось какую кость бросить этой своре. В Кадисе у всех на уме одна политика, даже война отходит на второй план. Дебаты в Сан-Фелипе-Нери требуют всего запаса чернил.
Возникнув в боковых дверях, к столу приближается адъютант в конногвардейском мундире и вполголоса обменивается с Вильявисенсио несколькими словами. Тот кивает, поднимается. И тотчас встают Тисон и главноуправляющий.
— Простите, господа. Принужден оставить вас ненадолго.
В сопровождении адъютанта он выходит из кабинета. Тисон и Гарсия Пико остаются на ногах, глядя в окно на крепостные стены, бухту и прочий пейзаж. Красивые виды открываются отсюда: должно быть, три года назад ими любовался и предшественник Вильявисенсио — генерал Солано, маркиз дель Сокорро, — пока разъяренная чернь не выволокла его отсюда, не потащила по улицам за то, что снюхался с французами. Солано крепко держался того мнения, что истинные враги испанцев — англичане и атаковать эскадру адмирала Росили, блокированную в бухте, значит подвергать опасности город. Придя в неистовство, толпа горожан во главе со всяким припортовым отребьем — проститутками, контрабандистами и прочими подонками общества — приняла его слова близко к сердцу. Дворец губернатора был взят приступом, а Солано — зверски убит, причем устрашенные солдаты кадисского гарнизона пальцем не пошевелили в его защиту. Генерала растерзали на улице Адуана на глазах у Тисона, который тоже не вступился за него. Чистейшим безумием было бы ввязываться в это, а от того, какая участь постигла маркиза Дель Сокорро, было ему ни жарко ни холодно. Было и есть. С не меньшим безразличием будет он взирать на генерала Вильявисенсио, если то же самое сегодня случится с ним. Или с Гарсией Пико.
Меж тем сей последний в задумчивости смотрел на комиссара:
— Полагаю, надо воспользоваться обстоятельствами.
Ну еще бы, сказал про себя Тисон, возвращаясь к действительности. А иначе зачем бы ты стал тащить меня сюда, к этому хмырю с густыми эполетами.
— Если будут еще убийства, держать дело в тайне не удастся, — говорит он.
— Черт… — морщится Гарсия Пико. — С чего вы взяли, что будут? Сколько времени прошло с последнего?
— Четыре недели.
— А вы, мой друг, так и не нашли улик?
Тисон не оставляет без внимания это «вы, мой друг». Но лишь качает головой:
— Никаких. Преступник всякий раз действует одинаково: нападает в уединенных местах на юных девушек. Затыкает рот и засекает до смерти.
На кратчайший миг его охватывает желание рассказать о совпадении с бомбами, но он сдерживается. Скажешь — придется слишком многое объяснять. А он не в настроении. И аргументов нет. Пока нет.
— Прошел месяц. Быть может, убийца устал.
Гримаса, перекашивающая лицо Тисона, должна означать сомнение. Все возможно, отвечает он. Но не исключено, что просто поджидает удобного случая.
— Считаете, будут еще убийства?
— Может, будут. А может, и нет. Кто его знает…
— В любом случае, это ваше дело. И вам за него отвечать.
— Дело мое, но весьма нелегкое. Тут нужно будет…
Но начальство раздраженным взмахом руки обрывает:
— Послушайте, у каждого свои обязанности. У дона Хуана Марии — свои, у меня — свои. А у вас — ваши. И вам надлежит делать так, чтобы ваши не превращались в мои.
Последние слова он произносит, глядя на дверь, за которой скрылся Вильявисенсио. Потом снова поворачивается к Тисону.