Дорогою, чрезвычайною ценою поставленный в Черноморское адмиралтейство корабельный лес должен проект сей сделать заслуживающим особенного внимания.
Декабря 25-го дня возвратился я в Тифлис.
В Грузии, в продолжении лета, лезгинами делаемы были набеги на Кахетию, но повсюду были отражены и чувствительного вреда не причиняли. Живущие в Ахалцыхском пашалыке, семьями поселившиеся лезгины, делали в Карталинии хищничества. На письма заступающего место мое, генерал-лейтенанта Вельяминова 1-го отзывался паша Ахалцыхский, что вышлет их на прежние жительства в горы.
В ханствах было покойно. В Шекинском озлобленные прежними поступками хана жители явную оказывали к нему ненависть, и я должен был употреблять меры для удержания их в послушании. Хан строгим наблюдением определенного мною пристава содержим был в пределах умеренности. Жители довольны были защитою правительства, ибо послан был от меня штаб-офицер для понуждения хана удовлетворить их за присвоенное несправедливо имущество, за прихотливо наложенные на них денежные штрафы, и взыскание сие простиралось до ста тысяч рублей ассигнациями.
Мустафа-Хан Ширванский способствовал живущим в горах, беглому царевичу Александру и изменнику Ших-Али-Хану Дербентскому, в тайных их с Персией сношениях, пропускал через земли свои посланцев от горских народов, и сим Персия обещевала или дать деньги, или умножить на границе свои войска, заставить нас развлечь силы наши и тем доставить средства дагестанцам производить опустошение в наших провинциях.
Замыслы сии принадлежат Аббас-Мирзе, но в исполнение приводил их находящийся при нем Мирза Бюзурк, который, образуя его в юности и впоследствии сохранив над ним влияние, совершенно управлял им.
По наружности же Мустафа-Хан старался казаться приверженным, и я не имел до сего средств изобличить его в поведении, хотя многие весьма подробности об изменнических поступках его сообщены мне были одним из чиновников его, служившим в походе в Дагестан.
Сурхай-Хан Казыкумыцкий, самый хитрейший из мусульманских владетелей и ненавидящий русских, возбуждал против нас дагестанские народы, но, сохраняя вид доброжелательствующего нам, не раз писал ко мне, что оскорбляется, оставаясь без воздания за непоколебимую верность. Со всеми ими был я в приязненной переписке, в ожидании удобного случая воздать каждому по заслугам.
В самом городе Тифлисе начинали оказываться некоторые перемены. Сколько можно расширялись улицы, разорением строений грозящих падением, учреждались площади и возводились как казенные, так и некоторые частные здания, лучшие прежних. Я приказал разрушить обветшалые и ни к чему не надобные городские стены, дабы соединить форштадт[24], на котором, по привычке страшиться прежних беспокойств, жители никак не хотели поселяться. Против меня был ужаснейший в городе ропот, и действия мои называли прихотливыми. Так, бранили меня за армянское старое кладбище, находившееся в лучшей части города, которое велел я обратить в площадь, но на сей площади менее нежели через две недели хорошо расположенная иллюминация, поставленная музыка и песенники привлекли множество народа, и порицавшие меня перестали быть недовольными моим распоряжением. Надеяться можно, что город примет другой вид, и даже в скором времени могло бы сие последовать, если бы здешнее дворянство не было чрезвычайно запутано в своих делах и весьма бедно.
Для возведения казенных зданий пожаловано было Императором, по представлению моему, сто тысяч рублей медною монетою, которая при моем предместнике, генерале Ртищеве, прислана была для мелочной войскам раздачи; ибо медь обращалась здесь в выгодном весьма курсе. Так же сто тысяч рублей ассигнациями (в червонцах), которые представил я в казну, по возвращении из Персии, сбереженные от сумм, на содержание посольства отпущенных.