В ожидании приезда главнокомандующего в Ташки-чу, здесь место рассказать о непростительной неосторожности и глупости, которую я сделал тогда с товарищем своим Глебовым и которую объяснить можно только нашей молодостью.
В один вечер, взяв трех или четырех татар, одетые в черкесски, мы решились, не сказав никому из начальства, ехать на несколько часов в Червленную. Расстояние было верст 70, но от Ташки-чу до Терека следовало проехать через места далеко не безопасные, особенно по берегу Терека, где тянулся довольно большой лес и где постоянно скрывались мелкие хищнические партии. Переодетые азиатцами, в полном вооружении, с нашими проводниками пустились мы в темную ночь в путь; перед рассветом мы были на переправе, где нашли только один весьма маленький выдолбленный челнок, на котором поместился один проводник, забрав наши седла, платья и оружие; мы же бросились в переправу вплавь на лошадях. Терек был в сильном разливе: посередине реки мы должны были спуститься с лошадей, чтобы облегчить их и, держась за гриву, переправились, наконец, благополучно на левый берег к станице Шелковой, снесенные быстротою воды версты на две ниже переправы. Здесь нашли мы приют у оригинальной личности того времени. Около Шелковой жил отставной гвардии полковник Аким Акимович Хасташов, маленький дом которого подле самой станицы был укреплен на манер казачьих постов воротами, вышками и малым орудием. Сам Хасташов (на визитных карточках своих на место звания печатавший: «передовой помещик Российской Империи») по выходе в отставку поселился в этом родовом имении, где занимался виноделием и земледелием. Вместе с тем разъезжал по линии; он выезжал с казаками на все тревоги, одетый обыкновенно в холщовый пиджак с розою в петлице и без всякого оружия, кроме нагайки. Он был известен по всей линии своими эксцентрическими выходками и несомненною храбростью. Я с ним был очень дружен впоследствии, и многими очень хорошими качествами он искупал свои странности и напускную эксцентричность. Придется, может быть, еще в течение этого рассказа возвратиться к этой оригинальной личности. На курьерской тройке проскакали мы с Глебовым расстояние 50 верст, отделявшее нас от Червленной, и, пробыв там менее суток, тем же путем вернулись в Шелковую, откуда опять верхом на оставленных у Хасташова наших лошадях, к счастью, благополучно прибыли в Ташки-чу. Никто, кроме близких наших товарищей, не знал о нашем похождении, за которое положительно следовало примерно взыскать с нас, так как, не говоря о том, что мы могли быть убиты и еще легче ранены, могли бы попасться в плен в руки бродящих в то время около Ташки-чу неприятельских шаек; подобные глупые выходки были в то время в обычаях кавказской молодежи; была как бы мода бесцельно и глупо бравировать опасностью.
Вскоре прибыл в Ташки-чу главнокомандующий граф Воронцов с сопровождавшими его лицами из Дагестана, и Ташки-чу оживилось во всех отношениях. Граф делал все распоряжения к предстоящему походу, постоянно совещался с прибывающими в Ташки-чу начальниками частей, в особенности с генералом Фрейтагом, и вместе с тем старался ознакомиться с потребностями и духом управления покорных нам кумыков. Князь Лобанов-Ростовский, пользуясь знанием своим кумыцкого языка, обладая несомненными способностями, играл перед графом Воронцовым роль человека, вполне знакомого с Кавказом и пользующегося доверием горцев. Первое время граф Воронцов верил ему и даже поддавался отчасти его влиянию, но вскоре одно обстоятельство уронило его в глазах главнокомандующего, так высоко ценившего личную храбрость. Раз князь Лобанов, переводя словесно принесенную кумыками жалобу на действия управляющего ими пристава, позволил себе прибавить некоторые намеки, бросавшие тень на тогдашнее управление этими племенами; главным приставом кумыцким был в то время майор Кабардинского полка Николай Семенович Кишинский[284]. Старый лихой кавказский офицер, пользующийся заслуженным уважением между кавказцами, Кишинский объяснился с главнокомандующим, доказав несправедливость сообщений Лобанова и, оскорбленный его клеветою, вызвал его на дуэль. Князь Лобанов-Ростовский, не отличавшийся храбростью, прибег к посредничеству графа Бенкендорфа, в высшей степени достойной рыцарской личности, но в то время поддавшейся действительно обаятельному влиянию Лобанова, замешал даже главнокомандующего в это совершенно частное дело, чем и отклонил поединок. Это дело в то время нас всех кавказцев сильно волновало и еще более охладило к Лобанову, который вообще между нами не пользовался ни любовью, ни особым уважением.
284
Впоследствии командир Апшеронского полка, прославивший себя в деле под Мискинджи, при освобождении Ахтов, и умерший в 1870 году начальником дивизии в Кишиневе.