Спускаясь далее, лес все более сгущался, дорога все суживалась; наконец, мы увидели перед собой весьма узкий лесистый хребет, где дорога, местами шириною не более двух или трех сажен, едва позволила проходить одному орудию. С обеих сторон дороги спускались отвесные лесистые кручи; за образующей дорогу лощиной представлялся довольно крутой подъем, окаймленный непроходимым лесом и перерезанный, расположенными амфитеатром, огромными неприятельскими завалами. Завалы эти составлены были из вековых деревьев, переплетенных сучьями и укрепленных насыпной землей и каменьями. Весь этот путь представлял непрерывную ткань огромных брусьев и густых ветвей.
Первый крепкий завал находился еще на спуске, затем упомянутая котловина отделяла эту защиту от последующих завалов, расположенных на подъеме дороги. Все завалы заняты были значительным числом неприятеля; папахи горцев виднелись из-за листьев и безмолвные стволы их винтовок блистали между сучьями, ожидая нашего приближения. Литовские егеря бросились в штыки, все мы имели глупость, не слезая с лошадей, с обнаженными шашками, скакать на завал, впереди, как будто можно было перескочить эту преграду, — впрочем некоторые и перескочили. По нас, кроме убийственного, почти в упор, огня из атакуемого завала, направлены были выстрелы неприятеля и из прочих завалов, господствующих над этой позицией: егеря, при огромной потере, выбили скоро неприятеля из засады, и он бросился в последующие завалы.
Здесь я был ранен. Это случилось при следующий обстоятельствах. Когда мы подскакали к завалу и пехота беглым шагом подоспевала к нам, ехавший вправо и недалеко от меня, Мельников покачнулся и стал валиться с лошади, упершейся в сучья завала. Он кричал мне: «Кончено, брат Александр, в живот!» Быстро соскочив с седла и оставив лошадь свою, я бросился, чтобы стащить с седла Мельникова, нога которого запуталась в стремени. В это время я почувствовал как будто сильный удар в левую ногу и упал, но тем не менее с помощью молодого князя Ираклия Грузинского, находящегося в авангарде с милицией, мы успели стащить Мельникова с лошади и милиционеры вынесли его из огня. Я остался в завале, уже занятом нашими и, чтобы прикрыть себя хоть немного от пуль, долетавших из прочих завалов, подполз под сваленное дерево, снял сапог и начал осматривать рану. Оказалось, что пуля пробила левую икру, перерезав, как впоследствии я узнал, сухие жилы, легко задевши кость, но не вышла наружу. Я ощупал ее под кожей и с помощью сначала ногтя, а потом перочинного ножа, который был у меня в кармане, сам вырезал и вынул пулю, которую сохранил и подарил отцу, при первом свидании с ним; он же отдал ее при свадьбе моей жене. Кровь обильно лилась из раны, и я затруднялся, чем перевязать, когда пробежавший мимо, через завал к авангарду, князь Федор Паскевич бросил мне свой батистовый платок, которым я туго перевязал ногу.
В это время авангард наш с генералом Белявским, в виду сильного огня из последующих завалов, остановился весьма неосновательно под огнем горцев и выдвинул на дорогу к котловине горные орудия для обстреливания неприятельских позиций. Нужно сказать, что, по крутизне лесистых обрывов, в этом месте цепи наши не могли быть спущены в овраги и столпились на дороге. Горцы стреляли снизу из оврагов и с фронта из завалов, и войска находились под жестоким перекрестным огнем. В несколько минут вся прислуга орудий была перебита и молодой артиллерийский офицер, командовавший взводом (к сожалению, фамилии не могу припомнить), был ранен двумя пулями в шею с перебитием позвоночного столба[294]. Видя орудия без прикрытия и опасаясь, что горцы возьмут их, генерал Фок (не командующий никакою частью и находящийся в числе дилетантов при Главной квартире) бросился с несколькими людьми к этим орудиям. В минуту все были перебиты, а Фок, пораженный двумя пулями в грудь, два или три раза повернулся на месте и упал замертво. Я лежал раненый в завале, в самом близком расстоянии от этого места: все это происходило на моих глазах.
В это время подошли, сколько мне помнится, кабардинцы и Белявский с авангардом бросился в штыки в гору, выбивая неприятеля из завалов, расположенных амфитеатром по дороге. Все это сделано было чрезвычайно быстро и искупило то несомненное замешательство, которое было перед тем.
Вскоре авангард был уже на горе и саперы приступили к расчистке дороги. Между тем, меня подобрали милиционеры и отнесли назад, к большому дереву, где производилась перевязка раненых. Тут увидел я бедного Мельникова, которому отрезали часть сальника, вышедшего из раны. Он был довольно бодр, и рана обещала благоприятный исход; пуля была вынута, но его преследовала мысль о Голицыне и он положительно убежден был в своей смерти. Во время трудного последующего похода нам удалось благополучно на носилках донести этого товарища до самого Герзель-аула, где он при мне и скончался в госпитале, несмотря на полную надежду на выздоровление. Странно, как в этом случае сильно действовало воображение на упадок его сил.
294
Здесь в первый раз я видел то, что называется tetanos (столбняк): офицер этот остался на ногах в бессознательном состоянии, все члены как бы окоченели, и в этом виде был отнесен в завал; потом он отошел. Я видел его еще при отступлении из Дарго: его несли на носилках вроде кресел, так как голову он не мог наклонить вследствие раны, но он потерял всякую память, находился в идиотизме и умер, кажется, на одном из переходов в Герзель-ауле.