Все дело 7-го числа под Белготаем и Цонтери ясно видно было из нашего лагеря. Князь Воронцов мог оценить все трудности действия, особенно при отступлении, а вместе с тем не мог и не отдать полной справедливости столь опытного в Кавказской войне генерала Лабынцева.
Покуда происходил бой под Белготаем, в самом селении Дарго происходила другая, весьма тяжелая, церемония. Как выше сказано, Шамиль предал пламени все селение, свой двухэтажный деревянный дои, свой арсенал, мечеть и все другие постройки, в том числе и тюрьмы, если можно таковыми назвать сырые, душные подвалы или ямы под саклями, в коих содержались преступники и пленные. В числе последних находилось, кажется, 12 или 13 наших офицеров, разновременно плененных, особенно в 1843 году, при несчастных событиях в Аварии. Вся артиллерия, боевые снаряды и припасы Шамиля, которыми он теперь громил нас, были его трофеями и добычей 1843 года, где слабые наши гарнизоны и ничтожные укрепления — башни, сложенные из глины и камня, все были уничтожены Шамилем вследствие отсутствия всякой системы в военных действиях в то время и непредусмотрительности начальства.
Несчастные пленные офицеры наши, доставшиеся неприятелю, большей частью раненные в Аварии, около двух лет томились в оковах, подвергаемые самому бесчеловечному и дикому с ними обращению. Горцы поддерживали их жалкое существование только в надежде получить за них значительный выкуп; когда войска наши показались 6 июля на высотах Регеля, для движения в Дарго, то разъяренный Шамиль вывел из ям пленных и отдал их на истязание народу. Трупы истерзанных мучеников нашли в развалинах пылающего Дарго, и собранные войска, после благодарственного молебствия, похоронили прежних боевых товарищей своих, и отслужена была панихида над убиенными.
Это зверское распоряжение страшно возбудило всех против Шамиля; князь Воронцов никогда не мог простить ему того дикого поступка, вспоминал о нем с ожесточением и презрением и никогда не соглашался войти в какие бы то ни было прямые сношения с Шамилем после этого обстоятельства, несмотря на все попытки и предложения с этой целью.
Во время стоянки в Дарго нам, раненым, делалась довольно правильная перевязка. Нога моя была совершенно сведена, боль была довольно сильная, но сносная, и ход раны был вообще благоприятный.
Не могу наверное сказать, было ли предположение серьезное, но в лагере распространился слух, что в Дарго намерены воздвигнуть грозное укрепление, в самом центре неприятельской страны. Полковые плотники заготовляли рогатки, палисады и прочее. Старые кавказцы, помню, очень над этим смеялись, не допуская возможности гарнизону держаться в этой местности без обеспеченного пути сообщения с нашими операционными линиями. Пройденный нами путь по Дагестану с октябри месяца делался уже недоступным вследствие снежных заносов и суровости зимы. Доступ же из Дарго на Кавказские линии к Грозной или к Кумыцкой плоскости, к укреплению Герзель-аул, не был обеспечен никакими просветами через неприступные леса Ичкерии. Никто не допускал мысли, чтобы декоративные наши приготовления рогаток могли хоть на минуту обмануть прозорливого нашего врага. Все ожидали, для разрешения сомнения о будущих действиях, прибытия огромного вьючного транспорта с провиантом и сухарями, отправленного к нашему отряду из Темир-Хан-Шуры. Наконец, с рассветом 10 июля показалась на голом перевале Регель колонна с транспортом. Здесь предстоит рассказать о неудаче или, лучше сказать, катастрофе, постигшей этот отряд в боях 10 и 11 июля, известной под названием сухарной экспедиции.
Сильная колонна, под начальством генерала Клюки фон Клугенау, была отправлена из Дарго на встречу транспорта, по пройденному нами 6-го числа пути. Генералу Клугенау были назначены в помощь генерал Викторов и Пассек; отряд состоял из 6 батальонов, 4 горных орудий и команд казаков и милиции. Едва хвост колонны, после первого подъема, скрылся в лесу, как послышались первые выстрелы, затем грохот орудий, и все усиливающаяся, нескончаемая перестрелка отправленной колонны не умолкала до самой ночи. Все мы находились в тревожном ожидании известий, чувствуя недоброе. Старые кавказские офицеры и солдаты предсказывали еще более упорный бой на другой день, когда двинется транспорт, и предвещали пагубный исход. Сильно замирало сердце при мысли о товарищах и друзьях, участвующих в этой резне. Дело в том, что Клугенау, вступив в лес, нашел все разбросанные нами завалы еще в большем числе восстановленными и усиленными боковыми завалами, откуда неприятель поражал нас перекрестным огнем. Весь лес был занят отчаянным неприятелем, подкрепленным партиями, прибывшими из Чечни. Каждый шаг нужно было прокладывать штыками, неприятель наседал со всех сторон, перерезывая наши колонны, действуя кинжалами на наши цепи, бросаясь в шашки на орудия и постоянно отрезая всякое сообщение частей между собой. С наступлением же сумерек часть колонны уже пробилась на соединение с транспортом, усеяв весь путь трупами наших храбрых солдат, потеряв при этом 3 горных орудия, завязших в грязи и, по истреблении прикрытия горцами, сброшенных в кручу[299]. (С утра 10-го числа, в продолжении двух дней, лил беспрерывный дождь, растворивший землю и испортивший окончательно путь.) Тогда арьергарду пришлось в темноте ночи выдерживать самый сильный рукопашный бой с горцами. Но храбрые кабардинцы стойко исполняли свое дело, прикрывая колонны и удерживая на штыках неприятеля, и около 11 часов ночи присоединились к прочим войскам. Кроме многих достойных офицеров, в этот день пал генерал-майор Викторов и был ранен командир 2-го батальона Кабардинского полка, известный полковник Ранжевский, обожаемый солдатами.
299
При этом рассказывали о подвиге артиллерийского юнкера Баумгартена: уцелев почти один из всей прислуги горных орудий, он не хотел расстаться с вверенной ему пушкой и, когда чеченцы завладели орудием, то бросился на него, обхватил руками и был в мелкие куски изрублен неприятелем.