Потеря наша, вместе с татарскою конницей, не превзошла пятидесяти человек, что, конечно, не покажется вероятным.
Во весь переход 20 декабря не видали мы неприятеля; посланные в разъезд партии открыли, что жители из всех деревень вывозят в горы свои семейства, угоняют стада. Конница наша взяла несколько пленных, отбила обозы и множество скота. В селениях находили имущество, которое жители спасти не успевали.
Приказано было истреблять селения, и, между прочим, разорен прекраснейший городок до восьмисот домов, Уллу-Айя называемый. Отсюда с такою поспешностью бежали жители, что оставлено несколько грудных ребят.
Разорение нужно было, как памятник наказания гордого и никому доселе не покорствовавшего народа; нужно в наставление прочим народам, на коих одни примеры ужаса удобны наложить обуздание.
Многие старшины деревень пришли просить помилования; не только не тронуты деревни их, ниже не позволено войскам приближаться к оным, дабы не привести в страх жителей. На полях хлеб их, все заведения и стада их остались неприкосновенными.
Великодушная пощада, которой не ожидали, истолковала акушинским народам, что одною покорностью могут снискать свое спасение, и уже многие являлись с уверенностью, что они найдут снисхождение.
Посланные партии к стороне главного города Акуши, отстоящего от ночлега нашего в пятнадцати верстах, заметили чрезвычайно большое стечение в городе народа и движение необыкновенное, из чего можно было заключать, что жители приуготовляются к защите. По слухам знал я, что дорога, на расстоянии шести верст к городу, проходить весьма тесною лощиною и местами, где неприятель может нанести нам большой урон, занимая окрестные и во многих пунктах неприступные высоты; что нет дороги, которую бы возможно было обойти оные, и что, сверх того, самый город лежит в самых крепчайших ущельях, среди коих отделившийся холм защищает вход в них на расстояние не более выстрела.
Отправив с начальником корпусного штаба, генерал-майором Вельяминовым и генерал-майором князем Мадатовым казаков и татарскую конницу до 1500 человек, приказал я осмотреть окрестные города места, не вступая с неприятелем в дело до прибытия пехоты, войскам приказано было выступить весьма рано. На пути встречен был я двумя из важнейших старшинами, из коих один был прежде главным кадием. Они просили, чтобы одними сутками умедлил я приближение к городу и что, между тем, употребят они старание согласить жителей просить прощения. На ответ, что мог бы я поверить посланным с воли народа, но тогда не было бы их двое, они же не предлагают от имени его, но собственное свое старание, и потому на одних подобных обещаниях не могу я остановить моих предприятий, и войска продолжали марш свой. Старшины уехали. Начальник корпусного штаба прислал сказать, что беспрепятственно дошли они до города и оный, найдя оставленным жителями его, заняли. Вскоре пришел я с войском и расположился в городе. Все окрестные горы наполнены были спасающимися жителями с их семействами и имуществом; я запретил их преследовать, хотя, рассеянными и объятыми ужасом, легко можно было овладеть ими.
В городе нашли мы несколько хлеба и ничего более.
К шамхалу явились знакомые ему люди и посредством их вызваны многие из знатнейших старшин, а вскоре и сам главный кадий, который весьма боялся явиться, будучи причиною своевольства акушинцев и следуя внушениям вредных нам людей, которых принимал всегда с особенным дружелюбием и оказывал им помощь.
Наконец начали появляться жители и водворяться по-прежнему. В лагерь приходили женщины отыскивать грудных ребят своих, которых солдаты сберегали. Одному из знатнейших старшин возвращена молодая дочь его, которую во время плена ее содержали с должным уважением. В городе разорить приказал я несколько домов, принадлежащих друзьям беглеца Ших-Али-Хана и участвовавших с ним во всех вредных замыслах его против нас. Войскам доставлен был провиант, в котором начинали они нуждаться.