Хаджи-Мурат. Литография.
На этот ночлег пришли к нам два солдата, посланные накануне из Ахтов к князю Аргутинскому с известием о бедствиях крепости. Неприятель взорвал первый бастион и штурмовал оба разрушенных бастиона, но штурм, хотя и с трудом, был отбит; гарнизон убыл наполовину: люди были утомлены до крайности усиленною деятельностью; в воде и съестных припасах был недостаток. Не оставалось сомнения, что укрепление не выдержит следующего штурма, к которому очевидно готовился неприятель. Солдаты-выходцы были одеты оборванными татарами; оба хорошо говорили по-тавлински и трудно было их отличить от природных тавлинцев. Сюда же приехал полковник Мищенко[339], кубинский уездный начальник, и рассказал занимательные приключения. Узнав о вторжении в Самурский округ, он собрал кубинскую милицию и пошел вверх по Самуру разведать о неприятеле; отойдя верст восемнадцать от Хазров, он расположил свою полуторатысячную кавалерию отдохнуть, послав вперед сильный разъезд; разъезд наткнулся на несколько десятков конных лезгин, которые, недолго думая, гикнули на кубинцев с криком: «Гаджи-Мурад!» Разъезд назад, и давай кричать: «Гаджи-Мурад!» Вся милиция на привале подхватила этот крик, вскочила на лошадей и бросилась в Хазры, не ожидая даже налета неприятеля. Мищенко, видя малочисленность неприятеля и подозревая горскую хитрость, хотел остановить милицию, и незаметно, в суете, остался один; тогда он принялся бежать, но погоня была все ближе и ближе. Мищенко свернул с дороги вправо, в лесистые горы, — горцы за ним. Он доскакал до кустов и леса, бросил лошадь, и пеший, уже настигаемый горцами, бросился в какую-то лесную трущобу; часть лезгин также пешком бросилась за ним, но отыскать его не могли. Стемнело; Мищенко был спасен и утром дошел до Хазров, где снова принял команду над своей храброй конницей. Много было смеху при рассказе Мищенки; он сам смеялся, сознаваясь, что при всем комизме своего бегства ему тогда было не до смеху.
Еще костры наши не потухли, а мы были уже на походе, и рассвет застал нас в дороге. Первый батальон шел в авангарде; этим оказано нам было справедливо вознаграждение за наши труды с самого начала экспедиции. Пикеты неприятеля, как испуганные птицы, снимались и улетали при нашем появлении. В укреплении Тифлисском мы нашли первые следы разрушения и смерти; от него остались только стены, черные от пожара, а двор наполнен был убитыми небольшого гарнизона. Несколько убитых лежали вне укрепления, и по положению трупов было видно, что гарнизон попался врасплох и старался бежать в горы. Все трупы были раздеты донага и жестоко иссечены шашками. Утих веселый говор; молча, опершись на ружья, смотрели солдаты на тела товарищей; негодование и злость горели в их глазах и еще более омрачали их почерневшие лица.
Колонна под командою начальника штаба дагестанского отряда, полковника Катера[340], осталась у Тифлисского, охраняя этот важный для нас проход на случай отступления; остальные войска пошли на Ахты. Придя на Микрах-чай, в 12 верстах от Ахтов, мы увидели неприятеля в 2 верстах перед собою. Долина была перерезана завалами, сложенными из больших камней; три завала тянулись по уступу хребта, отделяющего Микрах-чай от Мескинджинской долины; правый фланг импровизированных укреплений упирался в неприступную гору, левый доходил до обрыва в Самур, а средний завал, выступая перед укрепленною линией, обстреливал обе крайние; гора была также занята горцами, а завал кишел народом и пестрел значками; лезгины, как муравьи, таскали камни и выводили стену. На горе был Кибит-Магома, наиб телетлинский, а в завалах Гаджи-Мурад и Даниель-бек. На возвышении, сзади завала, сидел на ковре лихой наездник Дагестана, окруженный чалмоносцами: начальствующие мюриды один за другим подходили к нему за приказаниями и скрывались в толпе. Неприятель, сделав намаз, ожидал наших действий.