Чтобы проникнуть в Ахты, нам предстояло на выбор атаковать с фронта сильную позицию или обойти ее горами влево; но обход днем, в глазах неприятеля, был бы предупрежден, и расположение Кибит-Магомы доказывало, что Гаджи-Мурад не упустил его из вида. Надобно было ждать ночи, чтобы скрыть обходное движение, но исполнилось уже четыре дня, как мы бросили Ахты в агонии. Находясь теперь в 12 верстах от Ахтов, мы не слышали пушечных выстрелов, несмотря на совершенную тишину; благоразумно ли было откладывать еще на неопределенное время спасение укрепления?
Стянув войска на Микрах-чай, князь Аргутинский сделал следующие распоряжения для атаки мескинджинской позиции: 1, 2 и 3-й батальоны ширванцев, с четырьмя горными орудиями, были назначены для штурма завалов; 2-й батальон апшеронцев и команда штуцерных должны были прикрывать левый флаг штурмующих от покушений Кибит-Магомы; а многочисленная конница, состоявшая из кубинцев, сотни донцов и двух эскадронов нижегородцев, под командой генерал-майора Джафар-Кули Кубинского, должна была, перейдя Самур вне выстрела, пройти под скалами левого берега, и, миновав завал, снова выйти на правый берег в тыл неприятелю; остальная пехота составила резерв на Микрах-чае, под командою командира Апшеронского полка, полковника князя Орбелиани[341]. Штурмовые колонны вел Манюкин; на правом крыле, по Самуру, шел 3-й батальон майора Алтухова[342], в центре 1-й батальон полковника Пирогова, на левом крыле 2-й батальон подполковника Кишинского[343]. Горцы, не отвечая на огонь нашей артиллерии, неподвижно и молча следили за движением пехоты; гранаты, падая в завал, колебали значки своими взрывами; но у подошвы высот нас встретил батальонный огонь из всех завалов; 1-й батальон взял правее указанного ему направления и оставил центральный завал влево; кроме фронтального огня он попал под фланговый; избегая этого огня, пошел еще правее, наткнулся на 3-й батальон и прижал его к обрывам в Самур. Капитан Добрышин, командир 1-й гренадерской роты, и поручик Лазарев[344], командир 7-й егерской роты, желая прекратить замешательство и ускорить развязку, бросились со своими ротами на завал, но упали ранеными, а завал оказался в два роста человека. Тогда не осталось другого средства, как выждать атаку Кишинского, и Манюкин положил людей между камней перед самым завалом. Кишинский потянулся по подошве горы; партия Кибит-Магомы с гиком полетела вниз, но огонь крепостных ружей остановил ее вне ружейного выстрела, и лезгины ограничивались скатыванием камней на ширванцев; лишь несколько головорезов сбежали донизу и были переколоты. Отделавшись от Кибит-Магомы, Кишинский медленно выбирался на крутую возвышенность, увенчанную завалом правого неприятельского фланга. У самого завала он остановил батальон, послал одну роту в обход правой оконечности завала, и после отдыха в несколько минут, ударил на неприятеля с двух сторон; ружейный залп, посланный навстречу 2-го батальона, покрыл завал облаком дыма; когда оно рассеялось, солдаты закалывали на завалах остальных мюридов. Радостное «ура» прокатилось по горам. Аргутинский махнул шапкой; 1-й и 3-й батальоны в свою очередь кинулись на завал; разбрасывая камни, они ворвались в него, но неприятель, потеряв опору своей позиции и угрожаемый обходом 2-го батальона, не упорствовал в защите; несколько ударов штыками очистили завал, и все скопище бросилось бежать. Между тем кавалерия Джафара-Кули, перейдя на левый берег Самура, еще до открытия огня неприятелем, оставалась там во все время дела; напрасно Аргутинский, выходя из себя, трубил, желая тронуть эту массу: она в своем спокойствии не внимала сигналам и начала переходить Самур в другой раз только по занятии завалов, так что первые всадники, ступившие на правый берег, встретились с нами уже в полуверсте за завалами. К этой ошибке присоединилась еще другая; в голове кавалерии находились кубинцы, а Гаджи-Мурад, видя свое совершенное поражение, прикрыл конницей мюридов густые толпы бегущих, бросая на гибель пеших лезгин, рассеянных по долине. Вот над нами-то потешились кубинцы, и что уцелело от штыков, то пало под шашками; но конных мюридов милиция атаковать не осмелилась, а когда вышли на правый берег драгуны и казаки, бывшие в хвосте колонны, то толпы бегущих были уже далеко. Видя взятие завалов, Кибит-Магома также обратился в бегство; жители селения проводили его с оружием; потерпев большую потерю, он соединился у Ахтов с Гаджи-Мурадом. На высоте Мескинджи мы нашли несколько десятков лезгинских голов, поднесенных нам татарами для полного убеждения, что они люди храбрые и верные. Равнина от завалов до садов мескинджинских покрылась трупами. Солдаты кололи с ожесточением; многие докалывали раненых, распростертых на земле. Нашелся один ширванец, который занимался этим черным делом. С шашкой наголо, он не пропускал ни одного несчастного раненого, и едва замечал какие-нибудь признаки жизни в окровавленном теле, сейчас принимался за дело. Но Аргутинский узнал об этом, и горе было негодяю. Видя ожесточение солдат, Аргутинский спасал лезгин, поручая их офицерам на их ответственность; но и за караулом пленные не всегда были безопасны; случалось, что несколько солдат, отуманенных кровью, вырывали бедняка из среды зазевавшегося караула и посылали его к праотцам. Но вот Аргутинский наезжает на кучку пленных, останавливается, смотрит на них пристально, вырывает из середины молодого лезгина лет восемнадцати и, сверкнув глазами, приказывает заколоть несчастного; мальчик сперва испугался и с безмолвным трепетом опрокинулся назад, когда солдаты вонзили штыки в его сухое тело. Никто не смел спросить мрачного вождя о причине этого поступка; все старались отгадать ее, но никто ничего не узнал.