Дело 22 сентября выиграно решимостью и умением пользоваться местностью, которым так отличаются кавказские войска. Мескинджинская позиция, крепкая с фронта, безопасная с флангов, способствует сильной обороне, она была усилена высокими завалами, расположенными с обычным искусством горцев, и занята неприятелем силою до 7000 человек, под начальством наиба, известного храбростью и влиянием в горах Дагестана. Но ширванцы не колебались во время атаки; 1-й и 3-й батальоны, встретив неприступный завал, решили в одно мгновение, что не им решить бой, а Кишинский, в то же самое время, когда были остановлены батальоны, ускорил свое движение, овладел завалом почти неприступным и принудил неприятеля оставить почти без бою остальные завалы. Неприятель потерял 300 убитых и 60 пленных на поле сражения; партия Кибит-Магомы потеряла до 100 человек при проходе через деревню Мескинджи; но потери неприятеля были еще значительнее во время его бедственного бегства по горам; снег, выпавший там в ночь с 22-го на 23-е, и непогоды в последующие дни погубили несколько сотен лезгин. Наша потеря заключалась в 156 нижних чинах и 6 офицерах; четверо из них были лучшими офицерами Ширванского полка. Подполковник Кишинский, раненный кинжалом, и поручик Лазарев были вне опасности, но капитан Добрышин был ранен смертельно, а поручик Бухольц потерял ногу, раздробленную камнем, и оба умерли в непродолжительном времени. Бухольц, живой, бойкий и остроумный, был любимцем и солдат, и женщин; Добрышин, скромный и застенчивый, перерождался в огне, и не было подвига, на который он не был бы способен. На всяком завале он видел Георгиевский крест, и тогда единственная мысль его была — не дозволить никому сорвать его. Утрата этих офицеров, возбудив искреннее сожаление товарищей и солдат, была утратой для всего полка. Но если бы было выполнено прекрасное движение кавалерии, задуманное Аргутинским, тогда горцы бросили бы завалы, и мы овладели бы мескинджинским проходом с ничтожной потерей. Куда бежали бы они, если бы наша конница, выскочив на правый берег Самура, заняла узкую долину позади завалов? Налево — неприступная гора, направо — Самур; немногие могли бы избегнуть смерти или плена. Конечно, решась защищаться, неприятель не дозволил бы нашей кавалерии перейти даром на правый берег бешеной реки, но для нижегородцев этот подвиг не составлял бы ничего необыкновенного, а генерал Джафар-Кули поставил их в хвосте двухтысячной кавалерийской колонны. Некоторые называли неподвижность Джафара во время дела благоразумием, полагая обходное движение кавалерии рискованным, прежде успехов пехоты; но ведь и ширванцы могли остановиться, выжидая успехов кавалерии. Такое благоразумие с обеих сторон не повело бы нас далеко; известно, что всякая атака есть риск, а благоразумие в начальнике отдельной части, получившем определенное приказание, достоинство очень двусмысленное.
Вид Ахтинского укрепления 22 сентября был очень назидателен для юных и жарких поклонников военных упражнений; он представлял во всем блеске прелести войны. Разрушенные стены опоясывали пространство, наполненное хаотически смешением всего, что служит на потребу людям: бревна, доски, кули с мукой, бочки, битая посуда, разломанные повозки, артиллерия, тряпье, — все это наполняло площадки между зданиями, разрушенными или поврежденными взрывом. Сами здания обратились в госпиталь, где лежала половина гарнизона; беспорядок и нечистота, следствия тесной осады, выгоняли из укрепления самых любопытных из нас; а вокруг, на гласисе и во рвах, лежали тела лезгин, смердившие разложением. Но неприятель, несмотря на деятельную осаду, не может вполне присвоить себе дела разрушения. Укрепление, не представляя ничего замечательного в своей постройке, по начертанию профиля и по вооружению[346], было бы достаточно сильно для отражения кавказских горцев, если бы только отчасти строитель, отчасти гарнизон не усовершенствовали его способом, самым пагубным для обороны. Главную ограду составлял местами земляной вал с каменным эскарпом[347], а местами наружная стена оборонительных казарм; но эскарп в виде бруствера поднимался не более аршина над валом; вокруг был ров разной глубины, от 5 до 2 аршин, а шириною с восточной стороны до 6 саженей, тогда как в других местах он едва достигал до 1,5 сажень. Такая недостаточная ширина рва оставляла без боковой обороны три угла из пяти. Правда, склонение местности перед тремя фронтами укрепления не дозволяло сделать рвов широкими, а подошва покатостей, склоняющихся от крепости, была закрыта от крепостного огня. Но самая замечательная хитрость была на фронте, обращенном к Ахты-чаю: здесь местность быстро спускается от самой стены укрепления, лишая возможности выкопать ров, но его все-таки сделали с помощью насыпного контрэскарпа и гласиса[348]. Зато человек, ставший во весь рост у подошвы этого гласиса, был не виден с вала. Далее, в 15 саженях от укрепления выстроен был ряд глубоких и прочных землянок для ротного двора, без всякого приспособления к защите. В укреплении не было ни туров, ни фашин[349] для закрытия людей на валу, а для орудий, действовавших поверх вала, не было щитов. Наконец запасы пороха, зарядов и патронов, хотя и были в пороховом погребе, но это все равно что под открытым небом, потому что потолок погреба был пробит одною из 6-фунтовых гранат, брошенных неприятелем. 10 сентября неприятель явился в сельцо Ахты. Шамиль собрал совет старшин, потом вышел на крышу сакли показаться народу; на нем была лисья шуба. «Я слышал, что у вас зимою холодно, — сказал он, тряхнув шубою, — и запасся теплым». Предстоявшие выразили удивление к глубокой предусмотрительности имама. 14-го неприятель обложил укрепление. Гарнизон все еще состоял из одной линейной роты и своею численностью вовсе не соответствовал величине укрепления и обширности предстоявших оборонительных работ; но во время самого обложения выросла как из земли 5-я гренадерская рота Ширванского полка, под командой штабс-капитана Тизенгаузена; с ним был Новоселов в качестве волонтера. Встревоженный неприятель пытался остановить ширванцев; но маленькая колонна стройно пошла на укрепление, очищая дорогу штыками и пулями, и благополучно соединилась с гарнизоном, который принял ее с восторгом, потому что начинал живо чувствовать свое бессилие в виду многочисленного неприятеля. 5-я гренадерская рота пришла из штаб-квартиры Ширванского полка, Кусар. Нашею бригадой командовал генерал-майор Бриммер[350]; узнав о занятии неприятелем Ахтов, он привел Кусары в оборонительное положение и вооружил всех способных носить оружие, имея в своем распоряжении только один 5-й батальон. Несмотря на обширность штаба, он не колебался послать подкрепление в Ахты, и, не ожидая распоряжений Аргутинского, отправил туда гренадерскую роту в составе 260 штыков. Она сделала переход в 70 верст, и 14-го числа в 4 часа пополудни была в Ахтах. На другой день, даже несколькими часами позже, рота не проникла бы в Ахты и, вероятно, не в состоянии была бы отступить на такое огромное расстояние, как Хазры или Кусары, с утомленными людьми, под ударами сильного неприятеля. Помощь небес не была бы более кстати для ахтинского укрепления, как приход ширванцев. С этим согласятся все защитники Ахтов и все видевшие Ахты 22 сентября 1848 года.
348
349