6 августа, четверг.
Сегодня Преображение Господне, но мы вспомнили о нем только вечером, так как нашему брату праздник, когда нечего делать, а сегодня порядочно устали, ходя на фуражировку и за дровами. После раннего обеда нас вызвали на линейку для встречи командующего войсками. Он приехал с большою свитою и, поздоровавшись с нами, благодарил от имени главнокомандующего за молодецкую службу. В свите, сопровождавшей барона Врангеля по фронту, я заметил нашего доброго полковника Радецкого и дежурного штаб-офицера подполковника Девеля; у обоих на груди красовались новенькие Георгиевские кресты с наскоро привязанными ленточками; эти кресты Врангель привез от главнокомандующего и собственноручно приколол к их груди. Вечером пришли два батальона Апшеронского полка и расположились около нас, по другую сторону дороги. Дождь мочил их в дороге часа четыре, и они, промокшие до костей, сидели теперь в грязи, ожидая прихода вьюков с палатками.
7 августа, пятница.
После обеда отправился в 1-й батальон Апшеронского полка, который вчера подошел к нашему лагерю; там много у меня было знакомых офицеров, и я зашел в палатку к Святополк-Мирскому. Привели пленных солдат. Один из них поражал своею памятью. Он был 10 лет в плену у горцев и за это время не забыл всех своих бывших начальников; адъютанта Бачинского узнал сразу, назвал его даже по имени и отчеству, сказал, в какой он был роте юнкером, и припоминал много подробностей. Сегодня, собрав беглых и пленных солдат, под прикрытием 80 стрелков, ходили осматривать местоположение Гунибдага, но скоро возвратились обратно, потому что, несмотря на вечер, горцы нас заметили, открыли стрельбу и начали сбрасывать камни.
8 августа, суббота.
Часа в 4 после обеда прибыли к нам из лезгинского отряда три батальона гренадерской дивизии и расположились лагерем около 2-го батальона Дагестанского полка. Они говорили, что и сам главнокомандующий скоро приедет к нам. За гренадерами пришел ишачий транспорт, под командой моего товарища по роте прапорщика Ростомбекова. Ишаков было бесчисленное множество, и надо было удивляться силе и выносливости этого маленького животного, которое, не обращая внимания ни на какую дорогу, свободно несло на своей спине по два холщовых мешка с 6 пудами сухарей. Являясь сегодня как дежурный командиру батальона майору Балашевичу, я узнал, что в Шуру скоро идет оказия под командою майора Витганта за продуктами для отряда, а также для отвода туда беглых и пленных солдат, число которых, увеличиваясь ежедневно, достигло теперь почтенной цифры 200 человек. Предполагалось гору Гунибдаг обложить со всех сторон и стоять тут до тех пор, пока Шамиль не сдастся или пока не возьмут ее штурмом. Ходили слухи, что главнокомандующий сделал уже распоряжение о заготовлении для войск калмыцких палаток, так как на этих высотах палатки не годились в осеннее, а тем более в зимнее время.
9 августа, воскресенье.
В три часа пополудни наш сводно-стрелковый и 2-й батальоны Дагестанского полка, под командой полкового командира, выступили из лагеря. Нам приказано было переменить позицию и стать ближе к горе Гунибдаг. Подойдя к подошве ее, мы повернули налево, спустились в огромный овраг, прошли его и расположились лагерем. Жители встретили нас очень радушно, вынесли офицерам фрукты, хвалили русских, а Шамиля ругали самыми скверными словами. По дороге, близ аулов, росло очень много орехов и айвы. Первые отличались огромными размерами и множеством еще незрелых плодов; айва же, с широкими темно-зелеными, точно навощенными листьями, была обременена оранжевыми фруктами, вес которых доходил до 2,5 фунтов. Площадка, на которой мы расположились лагерем, была так мала и так завалена каменьями, что не находилось места разбить офицерские палатки. Горцы, заметив наше приближение к Гунибу, начали нас беспокоить выстрелами, вследствие чего от нашего батальона выслали унтер-офицерский пикет, а после пробития зари заложили секрет из 40 человек. Мюриды оставили нас в покое.
10 августа, понедельник.
В шесть часов утра 4-я и 5-я роты (стрелков) Дагестанского полка выступили из лагеря для рекогносцировки окрестностей Гунибдага. Пройдя не более полуверсты, мы стали спускаться в глубокий овраг. Тропинка, ведущая на дно, пролегала по очень крутому берегу и была так узка, что с трудом можно было утвердить ногу; подъем из оврага был еще хуже. Люди страшно растянулись. Собравшись наконец около пикета на горе, мы стали ожидать приезда командира полка. Пикет состоял из 10 милиционеров, под командою прапорщика Фезиллы; он занимал вершину камня, с площадкою около 4,5 аршин в поперечнике. Вот показался и наш полковник. 4-ю роту он оставил около пикета, а мы пошли вдоль горы на север. Сверху посыпались на нас пули, но, к счастью, никого даже не задело. Заметив неудачную стрельбу, мюриды стали бросать огромные камни, которые, падая со страшной высоты, разбивались вдребезги и производили необыкновенный шум и треск. Но мы, как заколдованные, невредимо подвигались вперед, не обращая внимания на неприятеля. Один мюрид, видя, что нас ничто не пронимает, спустился на среднюю террасу горы и начал по нас стрелять. Командир приказал назначить пять лучших стрелков из каждой роты и снять этого храбреца. Солдаты с радостью выскочили и засели за камень; раздались выстрелы. Бедняге, должно быть, круто пришлось: ни разу уже не выстрелил. Мы вышли на площадку, где нас укрыли за камнями, а полковник Радецкий с милиционерами, под сильным огнем, поехал осматривать местность, чтобы выбрать место для общего лагеря и определить, откуда удобнее атаковать гору. Что атаковать будем — в этом никто не сомневался; ждали только приезда главнокомандующего. Что касается нас, то мы, как ни присматривались к горе, не видели на ней ни одной тропинки, о которых слышали; везде виднелись отвесные скалы, спускавшиеся в виде террас одна под другой. Милиционеры начали разговаривать на горском языке с мюридами, сидевшими на горе. Забавно было слушать их разговоры на таком огромном расстоянии. Прежде изо всей силы кричали протяжно: «О! о! Ма!!-ма!» По этому сигналу на горе мюриды утихают и прислушиваются, а милиционеры кричат во все горло, плавно и разделяя каждое слово по слогам. Когда наш кончит кричать, с горы ему отвечают таким же способом. Наш милиционер советовал им образумиться и сдаться, потому что русских так много, что их гору разберут по кускам, и тогда мюридам несдобровать. Они отвечали, что ежели еще сто таких отрядов придет, то и те не возьмут Гуниба, потому что на эту гору ведет только одна тропа, против которой поставь хоть бабу с ружьем, и та не пустит никого; а так как на этой тропе не баба стоит, а три каменные стены, охраняемые самыми отчаянными мюридами, то никто влезть туда и не думал. На горе, вероятно, были и беглые солдаты, потому что оттуда очень часто кричали нам по-русски: «Зачем вы пришли сюда? Места вам мало, что ли?» — и все это пересыпалось самыми отборными словами. Тем временем полковник Радецкий, осмотрев местность, вернулся к нам и послал нас к пикету, где оставалась 4-я рота. С горы ожесточенно стреляли, но, благодаря Богу, только одного стрелка контузило в бок. Пуля щелкнула о ребро так отчетливо, что мы услыхали звук. С него сняли патронташ, взяли ружье, и он до лагеря дошел сам. День был страшно жаркий, и мы порядком изнурились. В лагере застали почти всех наших офицеров с биноклями в руках. Они все смотрели на Гунибдаг, тщетно отыскивая на ней какую-нибудь тропинку, по которой можно бы было взобраться на вершину.