Я сейчас сказал, что доходы Геймана могли простираться от 20 до 25 тысяч рублей в год, хотя казенное его содержание с рационами едва ли доходило и до 4 тысяч. Это требует объяснения, потому что походит на упрек в хищничестве, на желание замарать репутацию «честного служаки», которой сам Гейман очень дорожил. Мне нет никакой надобности бросать камнем в человека умершего и притом оказавшего России немало услуг; но я беру его как пример кавказских полковых командиров начала 1860-х годов, которые ведь почти все действовали в хозяйственном отношении одинаково и отчасти даже вызывались к тому многими недостатками тогдашних законоположений о войсковом хозяйстве, положений, которые оставляли полковым командирам значительный произвол в распоряжении казенными суммами и даже полагали на них «обязательные» расходы из «экономии». И так, отнюдь не утверждая, что В. А. Гейман действительно получал, я только говорю, что он мог получать следующие доходы независимо от лично присвоенного ему содержания. Во-первых, остатки от фуражных денег на лошадей полкового обоза. Таких лошадей в трибатальонном полку было около 250; они на деле кормились одним сеном или даже подножным кормом; овес перепадал им очень редко, в случае крайнего изнурения. А между тем казна отпускала, разумеется, деньгами, сухой фураж, то есть сено и овес, почти круглый год. Ежели бы даже полковой командир хотел кормить лошадей по положению зерном, то он достать бы его не мог ближе как на низовьях Дона, потому что окрестные театру войны казачьи станицы сами нуждались во всякого рода зерне для своих лошадей, да и для себя лично. Ergo[374], из 60–70 р., отпускавшихся в год на каждую обозную лошадь, наверное, 50 оставалось в «экономии», что дает в год 12 500 рублей. Во-вторых, по закону комиссариат должен был переменять войскам, находившимся в непрерывном походе, палатки каждые полгода; но в действительности летом солдаты живали в шалашах или домах, построенных при возведении станиц; зимою тоже иногда они квартировали по разным постройкам: от того лагерь выживал вместо шести месяцев полтора года. А как полковые командиры имели право получать стоимость его из комиссариата деньгами, то у них в каждые три года оставалась в кармане стоимость четырех лагерей. Один такой лагерь на 5-и батальонный полк состоял из 270 палаток (не считая больших, лазаретных), а каждая палатка стоила 18 рублей и более; ergo годовой доход с лагеря был 7300 рублей. В-третьих, на содержание больных в походных лазаретах казна давала иногда по 15–17 копеек и даже более; а, принимая во внимание шедокское хозяйство, в действительности на больного расходовалось в день много-много 3 копейки. А как летом, в лихорадочную пору, лазареты были переполнены больными, то это давало «экономию» в 8–10 тысяч рублей, особенно если полковой лазарет, по благосклонности командующего войсками, обращался в отрядный, куда обязательно доставлялись больные из чужих частей. Вот, следовательно, сумма в 27–28 тысяч рублей, которая, так сказать, сама давалась в руки полкового командира и отрядного начальника, отнюдь не нарушая интересов офицеров или солдат, которые могли бы принести жалобу. Представлять эти «экономии» в казну никому не приходило в голову; во-первых, потому, что это было не в обычае, то есть зависело от нравственного уровня целого общества; во-вторых, потому, что впереди предстояла сдача полка, при которой обыкновенно приплачивалось, за недостатки хозяйства, принимавшему 10–15 тысяч рублей, смотря по степени придирчивости приема. Наконец, время командования полком было единственным в целой жизни военнослужащего, когда он мог вознаградить себя за массу лишений, перенесенных в 20–30 лет предыдущей службы и хоть несколько обеспечить на старость себя и семью.