И так, я думаю, что не преувеличил, а скорее уменьшил вероятную сумму доходов, определив ее в 20–25 тысяч рублей ежегодно. Но это, разумеется, про людей, не искавших наживаться вполне противозаконными средствами; что же до командиров неразборчивых, жадных, то их доходы могли быть гораздо больше. Примером таких хищников можно выставить одного современника Геймана, у которого наконец полк и был отнят за излишнюю заботливость о личных интересах в ущерб казенным. Я не назову этого господина, но расскажу некоторые из его шуток. Во-первых, у него в полку было до 600 человек женатых солдат, и эти люди состояли на совершенно барщинном положении. Они три дня в неделю работали на полковника, а три дня — на себя; на службу же вовсе не ходили, кроме времени больших военных движений, когда наезжал из Ставрополя граф Евдокимов. Рано утром их поднимали и отправляли кого рубить дрова, кого пилить доски, кого строить дома, кого сеять, кого жать, кого молотить, кого шить и т. д. Многие отпускались на линию для заработков, то есть на оброк, особенно в летнюю рабочую пору. А как эта пора совпадала с сезоном лихорадок, то бывали случаи, что роты в сказанном полку высылали на службу не более 25 человек, иногда даже 18, что наконец и обратило внимание главнокомандующего. Зато, прокомандовав три с половиною года полком, хозяин-полковник вывез с Кавказа, как говорили, 120 000 рублей. К доходам от солдатских работ он умел присоединять экономию от сокращения числа подъемных лошадей, так что роты в походе у него постоянно возили продовольствие на собственных артельных тройках. Были «экономии» и от сделок с комиссариатом на солдатском сукне, сапожном товаре и проч.
Кубанские казаки. Рис. Т. Горшельта.
Но этот скопидом еще не являл всех хищнических доблестей, свойственных современным ему отцам командирам. Я позволю себе привести, опять-таки не называя имен, двух других артистов, которых подвиги выходят из ряда вон. Один из них, получив в Ставрополе все годовые вещи на 5-и батальонный полк, остановил их, не довезя до полковой штаб-квартиры верст 50, в одной станице, и в Ставрополь послал извещение, что вещи прибыли. Вслед за тем он сжег свой полковой цейхгауз и послал эстафету, что вследствие приключившегося пожара, сопровождаемого сильным ветром, все полученное сгорело прежде, чем успело быть употреблено в дело и даже официально принято. Назначено было из Ставрополя следствие, которое …ну, разумеется, ничего не открыло, хотя вся окрестность знала, в чем дело. Казне пришлось отпустить вторично обмундирование на целых 5000 человек. Вероятно, подражая той же смелой идеи, но в то же время желая уразнообразить ее, другой полковник-хозяин, позднее, в 1862 году, «утопил» свои годовые вещи в Кубани, предварительно испросив у начальства позволение доставить их водным путем, под предлогом, что сухопутная перевозка за 200 верст дорога. Граф Евдокимов получив известие о казусе, только улыбнулся и сказал: «Ну, наконец …ский полк получит сукно моченое!», а выдать новое обмундирование на полк все-таки пришлось.
Рядовой Севастопольского полка. Рис. Т. Горшельта.
Тяжело, удушливо одно воспоминание об этих вещах, из которых последнее имело место как раз в то время, когда я приезжал на короткое время в Ставрополь летом 1862 года. Каково было стать свидетелем подобных «предприятий», да еще знать, что без сочувствия к ним, более или менее деятельного, всякая служебная дорога была заперта, — это пусть судят другие. Я же с величайшею охотою оставляю эту позорную летопись фактов, составлявших изнанку Кавказской войны, и возвращаюсь к лицевой ее стороне.
В апреле наш отряд, усиленный частью абадзехского, двинулся в Дахо. Так как предыдущими движениями и работами дорога по большей части пути была расчищена, то особого труда военная сторона дела не представляла, тем более, что даховцы были очень немногочисленны. Но занятие Дахо, то есть последнего клочка земли на Белой, еще не принадлежавшего России, все же представлялось делом видным, успех которого должен был «увенчать» нашу зимнюю кампанию 1861–1862 годов. Соответственно этому наехало в отряд множество «фазанов», между которыми был и один очень ученый штабной полковник из Тифлиса, очень известный своими серьезными трудами по изучению кавказских языков, барон У-рь. Ученые работы его, доставившие ему европейскую известность, очевидно, не настолько ценились в Тифлисе, чтобы его можно было произвести в генералы; а потому и был он отправлен к нам на две недели для пожатия лавров, которые бы могли быть преобразованы в генеральские эполеты. Был еще наехавший, кажется, за золотой саблей, если не за Георгием, полковник Z., которого права на боевые отличия главным образом состояли в том, что он был сыном когда-то важного в военном министерстве чиновника, умевшего обогатиться на отдаче казенных подрядов. Граф Евдокимов знал боевые способности подобных джентльменов, а потому, поручая им номинально, в писаном приказе по войскам, командование, например, авангардом, в то же время делал частное распоряжение, чтобы действительным распорядителем был какой-нибудь опытный штаб-офицер из отряда, в данном случае например командир блистательного батальона ширванских стрелков, подполковник П. Если теперь кто-нибудь вздумает отыскать ну хоть газету «Кавказ» и в ней прочесть реляцию о занятии Дахо, то, кажется, кроме имени У-ра и финансового джентльмена, он не найдет там других в числе «особенно отличившихся». Гейман, со своей стороны, озаботился, чтобы реляция не забыла и нас, севастопольцев, если не поименно, то хотя собирательно. Полк был поставлен в голове колонны в «решительный» момент спуска в долину Дахо, причем я имел честь со своим батальоном прикрывать движение с левого фланга… против не существовавшего уже неприятеля!.. Во все время военных действий против даховцев выбыло из отряда в 20 батальонов человек 70 убитых и раненых; но и этого было достаточно, чтобы расписать дело как следует. Я даже думаю, что «расход людей» мог быть экономнее. В числе раненых находился, между прочим, один юнкер, которому пуля, выпущенная с близкого расстояния, попала в затылок и осталась в мозгу. Он возвращался в лагерь пешком, только с повязанной головой. На другой день, лежа в лазарете, он тоже не жаловался на особую боль и разговаривал с навещавшими его знакомыми. Публика дивилась такой страшной ране и такими странными последствиями ее. Говорили, что будет чудом, если молодой человек выздоровеет и будет потом во всю жизнь носить пулю там, откуда ее вынуть нельзя. Но чуда не свершилось: юноша умер на третий день, и опять при странных условиях. Он был в довольно нормальном состоянии и разговаривал с окружавшими. Вдруг вдали раздались звуки похоронного марша по случаю погребения одного убитого офицера; раненый побледнел, умолк, впал в забвение и скончался. Предоставляю физиологам решить, в какой части большого мозга пуля должна была засесть, чтобы все описанное могло свершиться. А описанное, кажется, верно. Разумеется, анатомирование «интересного субъекта» произведено не было.