Однообразие моей станичной жизни было скоро нарушено одним замечательным происшествием. Часов в 6 вечера пушечный выстрел с вала, окружающего станицу, возвестил тревогу. Поднялись страшная суета и беготня. Все способные к оружию схватили шашку и ружье и бросились на станичный вал; женщины бежали туда же, отведя детей в каменную церковную ограду, служившую цитаделью. Станица была очень большая; но, как большая часть служивых казаков были на службе по дальним постам, а регулярных войск не было, то защищать такое обширное и при том очень слабое укрепление было делом нелегким. Оказалось, впрочем, что горцы не имели никакого намерения нападать на эту станицу. Их партия открытой силой перешла через Кубань у поста Черноморского и двинулась мимо Тохтамышского аула по направлению к станице Бекешевской. От станицы Баталпашинской их густая толпа проскакала верстах в 4-х, и несмотря на то, по ним стреляли из шестифунтовых чугунных пушек, чтобы сделать тревогу в крае и дать знать неприятелю о своей готовности к бою. Часа через три прискакал с казаками и ногайской милицией генерал-майор Засс, начальник правого фланга. Я в первый раз видел эту далеко недюжинную личность. Тогда Засс явился мне в ореоле множества легендарных об нем рассказов и в обстановке как нельзя более марциальной[44] и поэтической. Это был человек среднего роста, с тонкими чертами лица, длинными русыми усами и плутоватыми глазами. Он и все лица его свиты были одеты в живописный черкесский костюм и щеголяли оружием. Я был молод, воображение дополняло действительность. Только впоследствии времени в этой блестящей картине оказались темные места. Польза этих рыцарских подвигов оказалась сомнительною, но это нисколько не умаляет заслуг Засса. В настоящее время это был бы идеальный партизанский генерал, который в европейской войне мог бы играть важную роль при нынешнем устройстве и вооружении войск.
При генерале Зассе состоял прикомандированный к Генеральному штабу гусарский поручик Цеге-фон-Мантёйфель. От него я узнал, что ворвавшееся в наши пределы скопище состояло из абадзехов и убыхов до 1500 человек под предводительством Али-Хырсыза, известного разбойника, как видно уже и из самого его имени (хырсыз значит разбойник). Этой кличкой Али особенно гордился, и она-то, вероятно, и доставила ему честь быть предводителем в смелом набеге. Вообще воровство и разбой, как в древней Спарте, были у черкесов в чести; позорно было только быть пойманным в воровстве. Мне памятен один характерный случай. В 1842 году, к начальнику отряда, действовавшего в стране натухайцев, контр-адмиралу Серебрякову, приехала депутация для переговоров. Из пяти человек четверо были седые старики, пятый безбородый юноша. Серебряков говорил с депутатами по-турецки без переводчика и начал с того, что упрекнул народ натухайский за то, что прислал для переговоров такого мальчика, которому следует только молчать и слушать старших; я был при этом разговоре. Серебряков спросил меня, понял ли я ответ одного из стариков депутатов. Я сказал, что, если не ошибаюсь, старик говорит, что, хотя молодой человек действительно молод, но он сын очень почтенного родителя, которому 80 лет и который никогда не воровал. «Плохо же вы поняли, — сказал Серебряков, — он 80 лет воровал, но ни разу не был пойман; оттого его сыну и сделан такой почет».
Цель вторжения партии составляла безусловную тайну и, вероятно, известна была одному предводителю; иначе нашлось бы немало желающих продать эту тайну Зассу или другому кордонному начальнику. Это составляет характеристическую черту черкесов. У всех них была общая ненависть к русским и общая жадность к рублям. Лазутчик, изменнически выдавший тайну партии, летит опять к ней и дерется против нас с самоотвержением. Лазутчиков мы имели во всех сословиях, начиная от князей до последнего пастуха. Экстраординарная сумма, отпускавшаяся безотчетно кордонным начальникам на подарки горцам, производила разрушительное действие на нравственность этого дикого народа и могла бы окончательно его развратить, если бы значительная часть этой суммы самовольно не отклонялась от своего назначения. Впрочем, горец, получив наши рубли, никогда не употреблял их на улучшение своего быта, и, если не сбывал их армянам на оружие или его украшение, то зарывал в землю, опасаясь открытия его сношений с русскими.
Партия ночевала перед этим верстах в 80 от Кубани; большая часть всадников были о двуконь, т. е. имели в поводу запасную лошадь. Это указывало на дальнюю и серьезную цель набега. Генерал Засс, по первому известию о движении неприятельской партии, собрал все, что было возможно, и двинулся к Баталпашинску. Здесь он должен был остаться несколько часов, чтобы дать вздохнуть лошадям и, особливо, чтобы получить верные сведения о направлении партии. Для этого ногайская милиция была немедленно послана по следам партии.