Я довольно подробно описал это происшествие, потому что для меня оно было своеобразною и характеристичною картиной Кавказской кордонной войны, а, сверх того, оно и само имело большой общий интерес. Это было почти последнее вторжение горцев в наши пределы открытою силою, и для нападения на отдаленное и значительное заведение. Горцы, через мирных, очень хорошо знали, что в Кисловодске есть регулярная пехота, а в крепости пушки; следовательно, успех предприятия мог быть только при чрезвычайной быстроте и внезапности нападения. Беспрестанные набеги генерала Засса заставили непокорных горцев удалить свои жилища за Лабу, так что ближайшие абадзехские аулы были верстах в 90 от верхней Кубани. В этом промежутке жили, по предгорьям, разные мелкие племена, которые беспрестанно покорялись и изменяли. Они равно боялись и русских, и абадзехов. Волей или неволей они давали пристанище всем воровским партиям и большим сборищам, готовившимся ко вторжению в наши пределы или оттуда возвращавшимся. Так, сборище Али-Хырсыза ночевало в 80 верстах от Кубани и в два последующих дня должно было проскакать более 250 верст, имея два небольших отдыха и не более получаса остановки в Кисловодске. Такая быстрота объясняется тем, что большая часть всадников имели заводных лошадей, и еще более тем, что горцы имели свой, выработанный веками разбойничества, способ приготовлять лошадей для таких дальних и быстрых походов. Чтобы приготовить (или как казаки говорили, подъяровить) лошадь, нужно не менее месяца, в который ее держат в теплой конюшне, кормят сначала мало, а потом дают только овес, ячмень или просо; ездят на ней умеренно, увеличивая постоянно расстояния. Впрочем, порода черкесских лошадей имеет в этом особенное значение. У горцев западной половины Кавказа были тогда знаменитые конские заводы: Шолок, Трам, Есени, Лоо, Бечкан. Лошади не имели всей красоты чистых пород, но были чрезвычайно выносливы, верны в ногах, никогда не ковались, потому что их копыта, по выражению казаков «стаканчиком», были крепки, как кость. Некоторые кони, как и их всадники, имели громкую славу в горах. Так, например, белый конь завода Трам был почти столько же известен у горцев, как и его хозяин Магомет-Аш-Атаджукин, беглый кабардинец и знаменитый хищник. Горцы любят своих лошадей, очень об них заботятся, но держат их на узде очень строго и беспрестанно возбуждают их энергию хлопаньем нагайками и разными поворотами. Я купил на Баталпашинской ярмарке за 22 рубля серебром молодого мерина, малоезженного, завода Есени, серой масти, как и все лошади этого завода. Толку в лошадях я не знаю; но могу сказать, что мой конь верно служил мне 7 экспедиций и удивлял меня необыкновенною выносливостью, послушанием и искусством лазить по горам. Впоследствии его ценили в 500 рублей серебром. Вероятно, он и долго еще продолжал бы верно служить мне, если бы его не погубили: моряк, которому я его на время поручил, и ученый ветеринар.
Съемка моя была вычерчена, подписана и наклеена. 2 декабря я возвратился в Ставрополь, готовясь получить большие похвалы за беспримерный успех работы. Я представил обер-квартирмейстеру все листы съемки, занявшие пол почти всей его столовой. Горский, посмотрев очень равнодушно, сказал: «Что же это вы сделали? Вы сняли все пространство. Куда же мы будем посылать съемочные партии?» Этот вопрос поубавил мои надежды, а когда Горский представил меня и мою съемку командующему войсками, генерал Вельяминов сказал только: «Экая термалама!» Последнее выражение относилось к большой пестроте плана края, гористого и во многих местах покрытого лесами хвойными, лиственными и смешанными. Впоследствии времени я получил, при общем представлении, единовременно тысячу рублей, которые мне были совсем не необходимы, и я их отправил своим старикам.
Через несколько дней по моем приезде полковник Горский объявил мне, что я должен вступить в исправление должности обер-квартирмейстера по случаю скорого отъезда его, Горского, в Тифлис, по требованию корпусного командира. Еще до приезда в Ставрополь я получил уведомление, что высочайшим приказом я переведен капитаном в Генеральный штаб, по правам Военной академии[46]. Несмотря на то, я не был старшим из наличных офицеров этого ведомства. Капитан Пассек был старше меня в чине. Горский не принял этого в соображение, выразившись очень нелестно о Пассеке. Действительно, это был человек вялый от природы и еще более изнуренный болезнями и непорядочною жизнью. Это был сын от первого брака Пассека, сосланного в Сибирь и там женившегося[47]. Все дети этого второго брака были люди способные и энергические. Один из них обратил на себя особое внимание на Кавказе и погиб в чине генерал-майора, во время знаменитой экспедиции князя Воронцова в Дарго[48], в 1845 году.
46
Имеется в виду корпус офицеров Генерального штаба, созданный в 1827, предшественницей которого была свита его императорского величества по квартирмейстерской части; квартирмейстерская часть существовала еще со времен Петра I; Военная академия была открыта в 1832 для подготовки офицеров Генерального штаба.
48
Имеется в виду поход, предпринятый в 1845 под командованием М. С. Воронцова на укрепленный аул Дарго — резиденцию Шамиля. См. об этом походе в настоящем издании мемуары К. К. Бенкендорфа и А. М. Дондукова-Корсакова.