Голицына и Кривцова я застал уже унтер-офицерами и с солдатскими Георгиевскими крестами. Это было уже последним шагом к чину прапорщика. Сергей Иванович Кривцов был большого роста, с резкими чертами лица, порядочно образован, но довольно легкого характера. В 1838 году он был произведен в прапорщики и на одном балу пустился в пляс. Голицын подошел к нему и полушутя шепнул: «Mon cher Кривцов, vous dérogez a voire dignité de pendu»[52]. В самом деле, как-то неловко видеть прыгающего между молодежью человека пожилого, прошедшего через такое страшное бедствие. Бестужев тоже был произведен в прапорщики линейного батальона, составлявшего гарнизон укрепления Гагры. Это укрепление выбрано для него потому, что славилось своим губительным климатом. Бестужев отправился в Тифлис и был прикомандирован к отряду, которому назначено было занять устье реки Мдзышты, в земле джигетов, где и было построено укрепление Св. Духа. В деле, бывшем при занятии этого места, Бестужев был послан с приказанием от барона Розена, лично командовавшего отрядом, и не возвратился. Вероятно, он был убит в лесу. Долго после того его искали, но все расспросы у горцев не навели ни на какие следы. В 1838 году я узнал, что у убыхов есть в плену какой-то офицер, но, когда его выкупили за 200 пудов соли, оказалось, что это был прапорщик Вышеславцов, взятый горцами в пьяном виде и надоевший своим хозяевам до того, что они хотели его убить. Это не помешало ему, однако же, отправиться в Петербург, где какой-то грамотей описал его подвиги и приключения. Бестужев пропал без вести. Мир душе его! Он не дожил до серьезной критики своих сочинений, которые тогда читались с упоением.
Возвращаюсь к весне 1837 года. Это было время, когда решался важный вопрос: кто куда поедет на лето? Все старались попасть в экспедицию, но, конечно, не всем удавалось. Исправление должности обер-квартирмейстера поставило меня в прямые сношения с командующим войсками, которому я докладывал раз в неделю. Вероятно, поэтому он назначил меня в отряд, который должен был действовать под его начальством в земле натухайцев.
В конце апреля я отправился на сборный пункт отряда, Ольгинское мостовое укрепление, вместе с моими добрыми товарищами Старком и Сальстетом. Оба они были финляндцы, но совершенно разного характера. Старк был прикомандирован на год для участвования в военных действиях; постоянно он служил поручиком в гвардейском Генеральном штабе, где был известен как очень способный офицер. Он годом раньше меня вышел из Военной академии первым. Сальстет был прикомандирован к Генеральному штабу, а числился прапорщиком в Навагинском полку. Это была олицетворенная доброта и честность. С ним я вместе квартировал в Ставрополе и дружно прожил до 1861 года. Оба они рано умерли.
Наша поездка в Ольгинское была довольно оригинальна. Это расстояние в 300 верст мы проехали верхом. Отряд собрался, а в первых числах мая приехал Вельяминов.
Здесь мне необходимо сказать несколько слов о том, какого рода предстояли нам действия, а прежде всего о самом генерале Вельяминове, который их должен был привести в исполнение. Тут я должен оговориться. Я знаю, что многие не разделят моего мнения об этом не совсем обыкновенном человеке. Могу только поручиться, что я старался его изучить и если им не восхищаюсь, то, по крайней мере, и не могу себя упрекнуть в пристрастии.