«Он, верно, надеется меня напугать», — сказал себе полковник, которого сильно встревожил этот план, так смело ему открытый.
— К довершению всего, — прибавил Ришелье со сверкающим взором, — Месье, получивший ваше последнее письмо, вероятно, выехал тайно из Парижа, потому что я запретил препятствовать его побегу. Он теперь должен быть в Рокруа, где рассчитывал найти отряд войска, подготовленного к мятежу его кузеном и графом Суассонским. Со вчерашнего дня он, по всей вероятности, арестован маршалом де Ла Мельере, который уполномочен на это его величеством Людовиком XIII.
— Разве вы не видите, монсеньор, что сами призываете меня вынести вам приговор? — сказал Робер, гордо выпрямившись во весь рост.
— А призываю вас дать мне почётный конвой для того, чтобы я мог догнать армию де Брезе... а вы — спасти вашу голову, — холодно возразил кардинал.
Это был последний удар, нанесённый терпению графа де Трема, которому стоило неимоверных усилий, чтобы сдерживать свой гнев перед надменным пленником, доводившим смелость до безумия. Оттолкнув далеко от себя свою скамью, он стал перед Ришелье и с гордым и могущественным видом обменялся с ним взглядом.
— Господин кардинал, — сказал он после некоторого молчания, — я здесь представитель монсеньора Гастона Французского. Вы тотчас отправите курьера к де Ла Мельере с приказанием возвратить свободу наследнику престола, и если герцог Орлеанский сам не прикажет мне отложить казнь, назначенную мной через двадцать четыре часа, то я отомщу за него.
— Полковник, — медленно проговорил кардинал, — вы сейчас велите освободить меня, во-первых, из любви к общему благу, потому что вы достойный патриот, хотя и введены в заблуждение, а во-вторых, для спасения тех, к кому вы питаете преданность, ослепление которой я намерен вам доказать.
— Докажите мне прежде, что честолюбие — не единственный двигатель, побуждающий вас истощать Францию людьми и деньгами, когда вы ссылаетесь на благо отечества! — возразил Робер тоном язвительной насмешки.
— Когда я принял власть, — ответил Ришелье, — королевство, которое должно было бы предписывать законы другим, находилось в постыдной зависимости. Теперь Франция восстановила равновесие между европейскими державами, над которыми австрийский дом тяготел, как исполинский вампир. Я уничтожил влияние испанцев на дела государства, все тайны которого до меня были им открыты отчасти подкупом, отчасти страхом, ими внушаемым. А чтобы не опасаться иностранных держав, которые с завистью смотрели на блистательное пробуждение главы мира, я содержал армии, всегда готовые выступить против неприятеля. Я создал флот, который оспаривает первенство на морях у Англии и у Голландии и который отнял его у Испании. В войсках я ввёл дисциплину, а с нею упрочил победы. Наконец, я собрал неприкосновенный запас для непредвиденных случаев или бедствий... Внутри королевства я вырвал у кальвинистов когти, которые они по временам обращали против матери-родины и обломал зубы вельмож, которые пожирали её. Я употребил на пользу громадные средства моей прекрасной родины, храбрость её воинов, ум её даровитых сынов, плодородие её почвы, я организовал её заграничную торговлю и её колонии, заставил уважать её границы. А хотите ли вы знать, какую долю назначил я себе из огромных богатств, созданных моим трудом? Я кругом в долгах и, не будь я министром, я вынужден был бы бежать, чтобы скрыться от моих кредиторов.
Излагая этот обзор своей политической деятельности, Ришелье воодушевился. Его худощавое лицо дышало гениальным умом, голос его имел такую силу убедительности, что предубеждение графа де Трема против могущественного министра было поколеблено в самой глубине его души.
— Положим, — сказал он нерешительно, — вы стремились к величию Франции и достигли цели. Но ваша чрезмерная гордость побуждает вас жестоко преследовать тех, кто имеет права, священнее ваших, способствовать благу страны. Для того чтобы исключительно пользоваться верховной властью, вы изгнали королеву-мать, вы унижаете герцога Орлеанского.