Круговая пляска и песни всё ещё продолжались, но костёр превратился в кучу красных угольев. Вдруг раздался лошадиный топот, приближавшийся с быстротой молнии. Три всадника выехали на поляну из чащи перед домиком лесничего.
Тот, кто скакал впереди, сбивал с ног всех, кто попадался ему на пути, и остановил свою лошадь только перед тлеющим костром.
— Кто виновник пожара?! — крикнул громовым голосом граф де Трем, бледный от ярости, и выхватил пистолет из чушки.
Никто не отвечал. Мёртвое безмолвие воцарилось в толпе, солдаты, поражённые ужасом, понимали, что одно слово, даже оправдания, могло им стоить жизни.
— Кто из вас изменник, который подал этот сигнал? — повторил полковник и въехал в толпу аркебузиров, которые стояли в оцепенении, прижимаясь друг к другу, как стадо, застигнутое грозой.
При звуках грозного голоса своего командира все караульные выбежали из дома, за ними последовали Рюскадор и Норбер.
Робер де Трем находился против, или перестреляю вас всех! — крикнул он в третий раз.
— Это я! — ответила громким голосом Валентина де Нанкрей, показавшись у окна, где догорающий костёр облил её багровым светом.
— Валентина! — вскричал дрожащий голос в толпе.
— Лаграверский демон! — вскричали два спутника старшего де Трема.
Братья соскочили наземь, а так как Валентина в эту минуту отступила в глубину комнаты, то они вообразили, что она хочет бежать.
— Факелов сюда! — закричали Анри и Урбен в исступлении, — гнусная изменница не ускользнёт от нас!
Они бросились к лестнице. Полковник, который при виде Валентины пошатнулся на седле, вскоре догнал братьев, опрометью взбегавших на лестницу, чтобы взломать дверь. Они нашли её уже отворенной.
Когда граф вошёл в комнату за виконтом и кавалером, дверь быстро захлопнулась, и они увидели Валентину, которая стояла возле какого-то предмета неопределённой формы, покрытого дорожным офицерским плащом.
— Ага! — вскричал Урбен, поставив на стол зажжённую свечу, — кто бы ты ни была, мужчина или женщина, демон или вампир, но ты в наших руках! Горе тебе!
— Произнесём приговор над этим адским созданием! — продолжал Анри, не менее взбешённый.
— И исполним его немедля, — заключил поручик, сжимая в руке эфес шпаги.
— Братья, — вмешался полковник, — не лучше ли одному из нас караулить эту несчастную, пока двое остальных постараются исправить содеянное ею зло? Я останусь здесь. Вы, виконт, спешите к кардиналу, чтобы освободить его из рук передовых отрядов графа Суассонского, если он, по несчастью, встретился с одним из них. Вы, кавалер Урбен, поезжайте к графу и скажите ему, что если он не отступит назад, то погубит герцога Орлеанского.
Два младших де Трема не трогались с места. Они не доверяли старшему брату, считая Робера околдованным ненавистной сиреной. А потому открыто восстали против него.
— Я поклялся рассчитаться с ней, если она выроет нам новую западню! — вскричал Анри. — Прежде всего надо отплатить ей!
— Раздавим змею! — вскричал Урбен, — раздавим её скорее, чтобы иметь ещё время уничтожить действие её ядовитого жала.
— Вы должны мне повиноваться! — приказал полковник Робер, могучая душа которого опять одержала верх над тайной убийственной скорбью.
— Прежде суд и расправа, а потом мы уедем!
Валентина де Нанкрей всё время стояла молча и неподвижно, гордо окидывая взором своих трёх врагов. Вдруг она бросилась к столу, схватила с него свечу и, размахивая ею, вернулась к своему прежнему месту.
— Никто не выйдет отсюда, и приговор над вами произнесу я! — вскричала Валентина голосом, который заставил содрогнуться даже наиболее мстительного Урбена.
Быстрым движением она откинула плащ, покрывавший бочонок с порохом, и трое братьев де Трем увидели широкую и чёрную полосу, на которую стоило упасть искре, чтобы совершился разрушительный взрыв.
— Господа, — продолжала медленно Валентина, — если один из вас подойдёт к двери или к окну, или позовёт на помощь, мы все взлетим на воздух! Но если вы выслушаете меня до конца, то я, быть может, помилую вас и дарую жизнь!
Несмотря на свою неустрашимость, виконт и кавалер были поражены ужасом. Им угрожала мгновенная смерть, без всякой надежды отмстить этому исчадию ада, со злорадным наслаждением увлекавшим их в могилу вместе с собой. Что же касается графа, то перед преградой, неодолимой для какой бы то ни было человеческой власти, он покорялся именно потому, что считал близким свой последний час.