Глянув вверх, Лонго увидел над собой смерть: янычара с высоко поднятым ятаганом, выгнутое лезвие казалось черным под ярким солнцем. Страха не было — лишь горечь и сожаление об упущенной мести. Он различил зазубрину на длинном клинке, гладкую кожу рукояти, вздувшиеся на руке мышцы. Ятаган полетел вниз…
— Стой!
Ятаган замер в дюйме от шеи.
— Оставь его мне.
Янычары расступились, открыв огромного, в шесть с лишним футов роста, воина, широкоплечего, мощного, в черной броне, отороченном мехом плаще и желтых сапогах — знак командирского чина. Военачальник коротко переговорил с визирем. Тот развернул коня и уехал.
— Сопроводите визиря к султану! — приказал командир янычарам, выдергивая чудовищно длинный ятаган из ножен. — Я сам прикончу врага!
Он подошел к Лонго, легко размахивая огромным клинком. Но рубить не стал. Выждал, пока янычары отойдут подальше, и сунул ятаган в ножны. Протянул Лонго руку.
— Вставай! — приказал он.
Лонго, помедлив немного в нерешительности, ухватил предложенную руку и встал, морщась от боли в раненой ноге. Он посмотрел в лицо янычару, стараясь понять.
— Ты меня уже забыл? — спросил военачальник.
Лонго поморщился — боль мешала сосредоточиться — и вдруг вспомнил, где видел это лицо. Тогда оно было куда моложе. Тоньше и без шрамов — лицо мальчишки. Давным-давно в богом забытом лагере янычар оно принадлежало единственному, кого Лонго называл другом.
— Улу! — прошептал он.
Улу с нажимом проговорил:
— Лонго, ты спас мне жизнь когда-то. Теперь я плачу по долгам. Если хочешь уйти живым, поторопись. Направляйся на юг и моли Аллаха, чтобы мы больше не свиделись. Мы в расчете и при следующей встрече будем врагами. Прощай!
Военачальник повернулся и ушел. Лонго смотрел вслед, пока тот не затерялся среди шатров. Ярость угасла, и вернулась боль от ран. Привычно заныло в висках: месть снова не состоялась. Лонго заковылял прочь из лагеря, направляясь на юг. Если поторопиться, то, пожалуй, есть шанс нагнать своих. Не догонишь — впереди долгий одинокий путь до Константинополя.
ЧАСТЬ 1
ГЛАВА 1
Ноябрь 1448 г.
Константинополь
Царевна Восточной Римской империи София Драгаш торопливо шагала по длинным темным коридорам императорского дворца в Константинополе, стараясь не отстать от командира императорской гвардии Иоанна Далмата. На ходу глянула в окно — в небе над гаванью висела круглая грузная луна. До рассвета оставались часы. Император, Иоанн Восьмой, уже несколько недель тяжело болел. Софию призвали среди ночи наверняка потому, что с минуты на минуту ожидали его смерти.
Зала перед императорской спальней была полна людьми. Большинство стояли на коленях на каменном полу, молясь за здоровье императора — на греческом. Хотя люди Константинополя и называли себя римлянами, уже много столетий назад греческий стал официальным языком империи, сменив латынь. Проталкиваясь сквозь толпу, София заметила мать императора, Елену Драгаш, сидевшую в углу и разговаривавшую с Георгием Сфрандзи, самым доверенным советником Иоанна. Далмат подвел Софию к дверям императорской спальни, охраняемым «praepositus sacri cubiculi»[1], лысеющим евнухом, решавшим, кого допускать к умирающему.
— Он очень слаб. Не задерживайтесь, — сказал евнух Софии, пропуская ее в двери.
Комнату освещало всего несколько свечей у двери. Сперва София не могла разглядеть императора, но слышала его дыхание — тяжкие, мучительные вздохи, доносившиеся издали, из темноты. Она двинулась осторожно на звук и вскоре различила очертания большой кровати под балдахином и лежавшего в ней человека. Иоанн был крупным мужчиной, но теперь невероятно исхудал. София едва узнала распростертого перед нею изможденного, иссохшего человека. Восковая кожа, ввалившиеся глаза. Если бы не жуткие хрипы, вырывавшиеся из груди при каждом вдохе, София приняла бы его за мертвеца — глаза были закрыты. Глядя на спящего, она едва удержалась от слез.