— Повезло тебе, парень! — воскликнул Лонго. — Но этот меч теперь нужно выдернуть. Приготовься терпеть.
— Господин, это не везение, — процедил сквозь зубы Уильям и охнул, когда Лонго выдернул меч. — Если бы я не принял удар — не дотянулся бы. У этого свиномордого ублюдка на редкость длинные руки.
Лонго уложил его наземь, вылил в рану бутылку бренди. Отодрал две полосы от новой рубахи Уильяма, первую скатал в комок и приложил к входной ране, велел: «Держи!» Вторую, так же скатанную, приложил к выходной. Взятым с собой длинным куском материи туго примотал оба комка, обвязав Уильяма посреди туловища и прикрыв рану.
— Пока все прилично, но лучше перевезти тебя под крышу, — сказал он сурово. — Холод тебе повредит, а еще горше — люди Гримальди. Смерть на дуэли — достойная смерть, но настроение у них будет скверное. Эй, Паоло! — обратился Лонго к толстяку, стоявшему на коленях у братнего тела. — Полагаю, мы достойно и благородно завершили наш спор? Мести не будет?
Паоло тупо посмотрел на него.
— Тогда пришли сюда своих людей как можно раньше, — предложил Лонго. — Если промедлишь, собаки доберутся до тела раньше, чем вы.
Лонго помог Уильяму взобраться в седло, сам сел позади. Они уехали, так и оставив ошеломленного Паоло стоящим на коленях подле тела. Вернулись на пьяцца Джустиниани, а за спиной колокола Сан-Сальваторе названивали, приветствуя начало нового дня.
На следующий день по скверному запаху от повязки стало ясно: рана загноилась. К полудню пришла лихорадка, Уильям метался и бредил, звал родных. Вероятно, ему грезилось, что он снова в Англии, в материнском доме. Позвали доктора, пустившего кровь для облегчения лихорадки и удаления вредных соков. Но лихорадка не отступала, и все попытки врача ее унять остались безуспешными. Два дня прошли без видимого облегчения, и доктор заключил: если Уильям и выживет, то останется идиотом, ибо лихорадка выжжет ему мозг.
Лонго не мог смотреть на это мучительное умирание. Он оставил Тристо присматривать за Уильямом, приказал немедля сообщить, если состояние раненого изменится, вернулся на виллу и занялся виноградниками. Как раз в ночь после возвращения случился заморозок, и Лонго с крестьянами прохлопотали всю ночь, расставляя горшки с горящей смолой по винограднику, чтобы уберечь от холода молодую листву. Наутро, когда Лонго обходил виноградники, оценивая ущерб, он, к своему немалому удивлению, заметил скакавшего от виллы Тристо.
Когда тот приблизился, Лонго увидел: здоровяк отчего-то с трудом держится в седле и прижимает правую руку к груди. Святые угодники, да что с ним случилось?
— Господин, у меня новости из города!
Тристо придержал коня и спрыгнул наземь, поморщившись. Правая рука Тристо была на перевязи, из-под повязки на голове проступала кровь.
— Что стряслось?
— Подрались наши с людьми Гримальди. Я под конец прибыл, кинулся разнимать. Руку мне наш сломал, идиот проклятый, размахивал палицей где ни попадя. А еще и по голове досталось за доброе дело — резанули здорово. Но прочим куда хуже пришлось. Гучио и Пьеро мертвы, остальные отлеживаются. Одного из людей Гримальди убили, другим досталось по первое число.
Лонго новость не удивила — дуэли начинали куда больше распрей, чем заканчивали. Гримальди были могущественной семьей, и Лонго вовсе не улыбалось рассориться с ними. А еще меньше хотелось опасаться за свою спину всякий раз, когда выедешь в город, и посылать слуг на рынок с вооруженным эскортом. Придется действовать быстро. Кровь пролилась, люди с обеих сторон потеряли друзей. Если теперь с одной либо другой стороны погибнет знатный, дело закончится кровной враждой.
— Кто начал? — спросил Лонго.
— Наши люди работали у причала и, думаю, заглянули в таверну. Возвращаясь, встретили шестерых Гримальди на улице. Те, должно быть, ждали наших. Посыпались оскорбления, Гримальди за мечи. Так и вышло. Наши говорят, Гримальди хотят отомстить за Карло. Думают, что мальчишка — специально подосланный наемный убийца.
— А как Уильям?
— По-прежнему. Только бредить перестал прошлой ночью. Лоретта, повитуха наша, говорит: добрый знак, лихорадка сойдет.
— А доктор что говорит?
— По нему, это начало агонии. Никчемный урод! Он уже нашего Уильяма трупом считает.
— Тогда остается надеяться на правоту повитухи. Ты сиди на вилле, пока не вылечишься. Пусть Мария за тобой присмотрит. А я поеду в Геную — пригляжу за Уильямом да разберусь с распрей.