Мать же страшно рассердилась, услышав об этом. «Енё нужна любовница, видно, быстро надоела ему жена… Говорит, что любит тебя, а женился на другой. Даже это не открыло тебе глаза?! Когда ты наконец опомнишься?!» От отчаяния и злобы мать расплакалась.
«Этот брак у него только для виду, — возразила она матери, — потому что я не арийка…» Но она сама знала, что это не так, что она обманывала себя. Мать же опять налетела на нее и крикнула, как на сопливую девчонку: «Чем ты забиваешь себе голову?! Стоит ему свистнуть, и ты уже бежишь к нему! Ты бежишь к своей погибели. Когда что-нибудь случится, он сразу же оставит тебя с носом, ты даже не заметишь!»
Ей с трудом удалось успокоить мать. «С фабрики я в любое время могу сбежать», — сказала она. Мать только махнула рукой, а она все-таки ушла на фабрику. Ох, и хорошо же ей было там с Енё. Потом…
Венгерка стояла на бетоне, ноги дрожали мелкой дрожью, она всеми силами напрягала свои мышцы.
Забыла обо всем на свете. Знала только одно: она убьет Енё. За что? Об этом она просто не думала.
О другом, который хотел за ней ухаживать, тоже не думала. Тот, другой, любил ее, она знала это и, как могла, старалась избегать его. Он ругал Енё. Всегда и за все, в том числе и за баню, обзывал его оппортунистом, до мозга костей гнилым соцдемом. Ругал тайком, за его спиной. И однажды она его спросила: «Почему все это ты не скажешь ему в лицо?» Тот посмотрел на нее странным испытующим взглядом и ответил: «Настанет время, и я все скажу ему в глаза. Из-за таких, как Енё, пролетарии становятся такими, какими… — он махнул рукой, — жаль, что ты его любишь», — добавил он и закусил губу. А она, чуть не рассмеявшись, спросила: «Почему? Быть может, мне полюбить тебя?»
Но все это было так давно, что уже выветрилось из головы. Все, что не существенно, не важно, все забылось. Важен был только Енё. Да установленный в лагере порядок, потому, что за его нарушение грозила смерть. А она хотела жить, хотя бы для того, чтобы отомстить Енё и капо. Пережить бы весь этот кошмар, это скотское состояние. А потом посмотреть им в глаза. Хотя бы раз. Она доживет, обязательно доживет до этого момента.
Ночью в бараке о чем-то шептались. Она валялась на дерюге и слышала, что разговаривают про русских и про Будапешт.
Ей не спалось: она и то и дело вставала по нужде. С наступлением темноты выходить из барака запрещалось, и они ходили справлять нужду в угол барака, где была насыпана куча песка, как для кошки. На этот раз она не могла удержаться и обмочилась. Тряпье на ней сначала было мокрым, потом от мороза задубело. Она валялась в состоянии полусна, полубодрствования и тогда вдруг услышала, что русские находятся под Будапештом. Медленно, почти механически начала повторять про себя слово «Будапешт», а перед глазами все равно стоял Енё. «Будапешт».
Она тяжело дышала. Пар от дыхания, словно облачко дыма, окутывал ее голову. Ей нужно было отойти в сторону. И прежде чем подали команду выходить на плац, она уже отходила в сторону, но это было давно, а сейчас опять хотелось, но она знала, что этого делать никак нельзя. Уйти с плаца невозможно. На плацу надо стоять. При любых обстоятельствах, что бы ни случилось, стоять. На одном месте, не шевелясь.
Белобрысый солдат-эсэсовец со скучной миной разгуливал вдоль бетонной площадки.
Остановившимся взглядом она смотрела прямо перед собой и нечеловеческим усилием сжимала колени. От напряжения дрожали уголки губ. Все ее существо протестовало против чувства отвращения, она безумно повторяла слова: «Нет… нет…»
Капо впереди кого-то избивала. Ветер заглушал свист плетки, слышались только удары.
Солдат стоял рядом с капо и ухмылялся.
Она взглянула на свои деревянные сандалии, вокруг которых на бетоне образовалась парящая лужица. Она подумала о капо. «Только бы не заметила… только бы не…»
Сердце билось где-то в горле, она не смела поднять глаза. Послышались шаги капо. «Может, не заметит?..» Когда же свист кнута рассек воздух, страшный крик вырвался из ее глотки.
Она пыталась убрать ноги из-под ударов, но деревянные сандалии примерзли к бетону. Тогда она хотела выдернуть ноги из колодок, но не пускало тряпье, которое она сама же туда натолкала, чтобы не мерзли ноги. Плетка свистела, и при каждом ударе ремень обвивался вокруг ног. Наконец сандалии оторвались от бетона, она пошатнулась и упала. Попыталась встать, подняла голову. Капо ударила плетью по лицу.