По дороге в гостиницу Сергуненко велел своему водителю остановиться возле какого-то дома. По-хозяйски загромыхал кулаком в дверь. Вскоре оттуда донеслась фраза на незнакомом Теплову языке, должно быть, по-осетински.
— Свои, открывай! — распорядился Сергуненко.
Дверь приоткрылась было на узкую щелку, но Сергуненко властно распахнул ее настежь. На пороге стоял заспанный мужчина в майке и тренировочных брюках. В руках он держал ружье.
— Витенька! — обрадовался хозяин капитану. — Заходи, дорогой! — и поспешно отодвинулся в сторону, освобождая проход. Но Сергуненко сказал:
— Некогда нам. Водки дай. И зажевать чего-нибудь.
…В гостинице, где капитан занимал двухкомнатный полулюкс, он первым делом разлил бутылку по стаканам, чокнулся с Тепловым и со словами: «Будем живы!» — выпил свой громкими большими глотками. Затем запихнул в рот кусок сыра и только после этого принялся расстегивать бронежилет.
— Слушай, а почему ты сказал: «По ладошке Аллаха»? Ты что, мусульманин? — спросил Теплов.
Сергуненко фыркнул:
— Ага! Правоверный наследник Исмаила. До Цхинвали я в Карабахе был, только и всего.
Первую половину следующего дня Теплов провел в цхинвальском обкоме комсомола. Ему требовалось лишь отметить командировку, но как только он вошел в приемную первого секретаря, ему навстречу поднялась молодая женщина.
— Вы из Ленинграда? — спросила она. — Идемте скорее, я жду вас.
Вскоре они уже сидели в небольшой комнате перед японским телевизором с видеомагнитофоном. Кроме них в комнате было еще несколько человек. Женщина вынула из коробки с видеокассетами одну и вставила в магнитофон.
— Это — эксгумация захоронений местных жителей в сожженных селах, — прокомментировала она появившееся на экране изображение. Теплов увидел, как из раскрытой ямы какие-то люди извлекают большие полиэтиленовые свертки, разворачивают пленку. Камера наехала и показала крупным планом обугленные куски человеческих тел: наполовину сожженную голову, кости с лоскутами кожи и мяса. Кадры менялись, женщина называла места захоронений, даты, число погибших. Посредине сеанса открылась дверь. Женщина приветливо сказала вошедшему:
— Андрюша, проходи скорей!
Тот, кого назвали Андрюшей, был маленький, тщедушный человечек в дешевом, задубевшем от времени коричневом плаще и брюках не по размеру — слишком коротких, так что худые, костлявые щиколотки торчали из грязных ботинок. Когда Андрюша проходил мимо Теплова к свободному стулу, от него пахнуло таким густым перегаром, что Теплов едва не поморщился. Лицо хозяина «дубового» плаща было синюшное, оплывшее от пьянства, небритое, а темно-русые волосы торчали клоками во все стороны. Теплова пронзил острый стыд за собственную нацию. Демонстрация между тем продолжалась. На экране появилось двухэтажное здание с разбитыми окнами и ломаным шифером на крыше.
— Это детский садик, — пояснила комментатор, — его обстрелял из пулемета грузинский вертолет.
Кадр сменился.
— Это — городская школа номер пять. Здесь во дворе мы хороним наших убитых. Кладбище простреливается грузинскими снайперами, там давно уже не хоронят.
Женщина сменила кассету.
— Сейчас вы увидите расследование убийства лейтенанта Веклича. Это наш русский брат, он сопровождал в осажденный Цхинвали два рефрижератора с мясом. Его расстреляли грузины перед самым городом месяц назад.
В кадре появились столы в морге с двумя обнаженными мужскими телами.
— Это — водители рефрижераторов, армяне, отец и сын. Их тоже тогда убили.
Остальная часть кассеты была посвящена похоронам лейтенанта, проводить которого собрался весь город. На траурном митинге выступавшие с трибуны говорили что-то горячо, взмахивали сжатыми кулаками, и толпа отвечала им дружным взмахиванием рук. Что говорили ораторы, Теплов не слышал, звука на пленке не было…
Теплов вышел из обкома, когда небо над домами светилось предвечерними красками. О том, чтобы отправиться в столовую, куда его поставили на довольствие по распоряжению командира опергруппы, не могло быть и речи: перед глазами все еще мелькали сцены с видеокассет. Теплов немного побродил по городу, но далеко от центра не уходил, боясь заблудиться. Сумерки сгущались по-южному быстро. Скоро уже только асфальт мостовой серел под слабым свечением неба. Улицы опустели. «В деревне хоть собаки по ночам лают», — подумал Теплов, застегивая молнию демисезонной куртки до подбородка. С еще большей яркостью вспомнились кадры видеозаписи, и холод прополз по спине от лопаток к пояснице, ноги сами собой зашагали в сторону штаба.