Дом, в котором они коротали дни и ночи, принадлежал какому-то абреку из Сванетии; они укрывались здесь уже третьи сутки. Изредка выходили: узнать новости, прикупить провизии, просто размять ноги. И за редкими разговорами с местными все пытались выяснить, когда же наступит время действовать сообща, так, как прежде, в дни наступления на Сухуми, в первую войну. Но те молчали, переводили разговор на пустое и не старались хоть в чем-то помочь пришлецам. Отнекивались даже дальние родственники Важи, седьмая вода на киселе, перебравшиеся еще до войны, Великой отечественной, в эти края. Сам Бахва, как командир отряда, дважды говорил с отцом семейства, почтенным стариком лет восьмидесяти, призывал вспомнить и ту войну, и эту, и даже с немцами, но тот лишь качал головой и повторял только одну фразу: «больше никого не отдам». Бахва медленно, стараясь угодить старику, говорил о русских захватчиках, попиравших землю Абхазии; в ответ старик молчал, понурив седую голову, будто и не слышал сидевшего с ним мужчину. И под самый конец беседы, как бы давая понять, что она окончена, раз и навсегда, снова произнес ту фразу, четко и ясно. На русском языке. От неожиданности Бахва вздрогнул, он никак не ожидал услышать здесь русскую речь, да еще от такого уважаемого человека, но после замешательства, пришел в себя, и простился.
На улице его догнала одна из внучек Отари Георгиевича. На вид, одного с Бахвой возраста. Та, что всегда молча сидела в комнате, ни разу не сказав ни единого слова.
– Не надо больше приходить к деду, – произнесла она. – Ты только тревожишь его.
– Я и должен тревожить его, если мы не будем…
– Ты не должен. Он отдал все, что имел. Кажется, лучше и остановиться на этом, – не дожидаясь ответа, девушка повернулась и медленно пошла прочь.
Бахва вернулся в настоящее, бросил взгляд на часы и снова попросил:
– Сядь, сестра, тебя могут увидеть.
– Кто, местные? Да пускай, можно подумать, они прежде…
– Нас могут увидеть те, кого они покрывают. Нам с самого начала сообщили, что через перевал к селу подтягивается колонна русских. По легенде, это передислокация, возможно, она еще будет прочесывать склоны на той стороне ущелья, где прежде сосредотачивался отряд Данилидзе. И, судя по тому, что нас здесь не ждали и желают как можно скорее выпроводить, напрашивается только один вывод.
– Данилидзе давно ушел. Мы тоже успеем уйти. У нас половина ночи впереди, – тут же встрял Важа.
– Мы не можем уйти без Серго, – тут же произнесла Манана. Ее рука невольно коснулась снайперской винтовки, этот едва различимый в кромешной тьме жест, тем не менее, заметили все. – А он готовит русским фейерверк.
– Он задерживается на два часа, – Нодар поднял голову. Словно до этого он все играл в преферанс и считал карты. И только сейчас отвлекся. – Мы можем подождать Серго и на дороге
Манана снова отогнула занавеску, выглядывая на дорогу. Луна не была видна на черном полотне неба. Небосвод, истыканный блеклыми звездами, скудно освещал извилистую грунтовку, уходившую в холмы. Там дальше, за холмами, находилось деревенское кладбище, за время прошедших боев сильно увеличившееся – не потому ли горцы так упорно молчали и отводили взгляды, встречая на единственной улочке диверсионную группу. Оттуда должна войти в село рота мотострелков в сопровождении бронетранспортера.
Быстрый перестук босых ног по сухой, твердой, как асфальт, деревенской улочке заставил вздрогнуть и напрячься. Манана подняла винтовку и чуть приоткрыла окно. Пока просто выглядывала бегущего в сторону дома абрека. И резко опустила винтовку.
Вслед мужчины услышали дробный перестук детских ножек по камням у ограды, по мощеной дорожке к дому, по ступенькам дома. Наступившее молчание, бегущий переводил дыхание. И, наконец, осторожный стук в дверь.
– Важа, – донесся девичий голосок, – Важа, ты тут?
– Цацо? – изумленно произнес Важа, подходя к двери. – Цацо, ты что здесь делаешь?
Он все же открыл дверь, нервно вцепился в Цацо, вглядывался в глаза. На вид девчушке было лет четырнадцать от силы, мешковатое платье, верно, перешедшее «по наследству» от старшей сестры и наспех повязанная косынка, прикрывавшая растрепанные со сна волосы.