— Нет ни малейшего сомнения в том, что вы блестяще разбираетесь в реальной действительности — я имею в виду экономические реалии и финансовую ситуацию. Однако собравшиеся за дверьми люди пришли сюда не за долгами, они обратились ко мне с обвинениями против вас.
— В чем меня могут обвинить? Самое большее — в клевете, плагиате, порче общественных нравов. Литераторов привлекают к суду только по этим статьям. — Писатель прекрасно понимал: пишущий человек, которого ни разу не вызывали в суд и не брали под стражу, подобен той красотке, что никогда не фигурировала в бракоразводном процессе, — не дождаться ему настоящей славы.
— Вас обвиняют в убийстве из корыстных побуждений. — Последние слова прозвучали так, как будто они были отлиты из металла.
Писатель онемел от испуга. В мгновение ока промелькнули перед ним десятилетия прожитой на земле жизни, но ничего подобного в них не нашлось. Правда, одно время он в своих сочинениях пропагандировал революцию. Возможно, кто-то из молодежи по глупости поддался агитации, сложил свою голову, пролил горячую кровь. Этот грех лежит на нем, тут не отопрешься. Но ведь в то время он как раз собирался застраховать свою жизнь, а жена готовилась родить. Все это, как известно, требует денег. Но если он, в интересах собственного благополучия, для счастья своей жены и ребенка при посредстве своих произведений косвенным образом лишил кого-то жизни, это нельзя считать большим преступлением. К тому же тогдашние юноши были полны героических устремлений, готовы были жертвовать собой; они никогда не раскаются и не станут задним числом предъявлять ему счеты. Он вновь осмелел, хмыкнул и толкнул выходную дверь. И только очутился он на пороге, как услышал доносящиеся со двора крики: «Верни мне мою жизнь!»
В самом деле двор перед ним был заполнен людьми, иные не смогли втиснуться и оставались за воротами. Служители в униформе сдерживали толпу на ступенях, преграждая ей путь к дверям. Бородач похлопал Писателя по плечу:
— Теперь уж ничего не поделаешь, придется вам с ними объясняться.
Собравшиеся теснились к дверям, тянули к нему руки все с тем же криком: «Верни мне мою жизнь!» Но голоса их, хотя и многочисленные, были слабыми, тоненькими, доносились каждый сам по себе, им недоставало густоты и крепости, чтобы соединиться в громкий мужественный клич. Всматриваясь в толпу, писатель различал в ней мужчин и женщин, старых и малых, богатых и бедных. Все они выглядели безнадежно больными, понурыми: щуплые и легкие как перышко, они, кажется, не в состоянии были бросить на землю четко очерченную тень. Протянутые к Писателю руки дрожали, как дрожит голос человека, тщетно пытающегося сдержать печаль или гнев. Какую опасность могут представлять для него эти люди? Вот старухи с бинтованными ногами, вот трехлетние дети, вот порочные женщины, которым никого и никогда уже не соблазнить… Нет, эти явно не имели отношения к героям, что по его указке пошли в революцию и погибли за нее. Разве что… Разве что эти несчастные погибли от рук героев и теперь зовут его, автора, к ответу. Но стоит взглянуть вон на ту старуху, и станет ясно: она из тех матерей, что калечили жизнь детей своих. Против таких, как она, и была направлена революция в семье. Она и ей подобные получили то, что заслуживали. Нет, ему бояться нечего! Писатель с воинственным видом сделал шаг вперед, откашлялся, прочистил горло и сказал:
— Хватит шуметь! Вы принимаете меня за кого-то другого. Я не знаю никого среди вас, ни единой души!
— Зато мы знаем тебя!
— Это естественно. Когда ты не знаешь никого, а тебя знают все, это и есть слава. Но что из того, что я известен вам? Вы-то мне неизвестны!
— То есть как это неизвестны! Брось прикидываться! Мы все — персонажи твоих романов и пьес, неужто запамятовал? — Толпа пододвинулась ближе, иные вытягивали шеи, поворачивали лица так, чтобы он мог лучше их разглядеть. Писатель слышал:
— Я — героиня твоего шедевра «Любовные мечты»!