Несколько лет назад известный писатель Сюй Чи писал в журнале «Душу» («Чтение»), что недооценка романа Цянь Чжуншу в свое время сложилась под влиянием доклада Жданова о журналах «Звезда» и «Ленинград». По его словам, содержавшееся в докладе осуждение «обличительных», «очернительских произведений» было в какой-то мере перенесено на «Осажденную крепость». Не защищая установки доклада, нельзя все же не отметить, что налицо явное недоразумение: в докладе шла речь о произведениях, якобы искажающих социалистическую действительность, тогда как у Цянь Чжуншу изображено буржуазное общество.
Как бы то ни было, после победы народной революции в Китае роман не получил официального признания, о нем молчала критика, его не упоминали авторы вышедших в 50-е годы работ по истории новейшей литературы, такие, как Е Динъи, Ван Яо, Лю Шоусун. Роман более не переиздавался, а его автор, целиком отдавшись научной деятельности, перестал помышлять о художественном творчестве. Он становится ведущим сотрудником Института литературы, вначале являвшегося частью Пекинского университета, а затем вошедшего в состав Академии наук. Под своей редакцией и с подробными комментариями Цянь Чжуншу выпускает свод поэзии эпохи Сун. Он был также одним из авторов академической «Истории китайской литературы», опубликованной в 1963 году.
Слов нет, радикально менявшаяся действительность требовала новых подходов к ней. Новая, преимущественно молодая читательская масса ждала книг, указывающих путь вперед, прославляющих героев борьбы с врагами революции и творцов будущего. Обращаться к событиям и людям недавнего прошлого казалось излишним — все это похоронено и никогда не воскреснет. С читательского горизонта исчезло даже такое незаурядное произведение, как трехтомная эпопея Лао Шэ «Четыре поколения под одной крышей», повествовавшая о жизни, страданиях и патриотических порывах жителей Пекина в годы оккупации. Лао Шэ нашел в себе силы обратиться к новым темам и частично преуспел в этом. Но многие из виднейших писателей предшествовавших десятилетий, в том числе такие прославленные мастера, как Мао Дунь и Ба Цзинь, почти полностью отошли от художественного творчества. На передний план выходили литераторы с иным жизненным опытом, прошедшие другую школу. И все-таки жаль, что для многих одаренных и безусловно честных художников слова не нашлось места в литературе первых десятилетий Народной Республики.
Жизнь не стояла на месте: отцвели «сто цветов», отгремел «большой скачок», стоном отозвались последовавшие за ним «годы стихийных бедствий». И вдруг снова возник разговор об «Осажденной крепости» и о целом ряде, казалось бы, уже забытых произведений. Но возник он в дальнем краю — в Нью-Йорке, где профессор Колумбийского университета С. Т. Ся (Ся Чжицин) опубликовал в 1960 году книгу «Новейшая китайская проза». Критик подверг в ней, в частности, подробному разбору роман Цянь Чжуншу, проявив эрудицию и художественный вкус. Впрочем, увлекаясь, С. Т. Ся объявляет книгу «самым интересным и тщательно обдуманным, а может быть, и самым великим произведением новейшей китайской литературы». Нелегко согласиться с автором и тогда, когда он ставит «Осажденную крепость» вровень с классикой — сатирическим романом У Цзинцзы «Неофициальная история конфуцианцев», созданным в середине XVIII века. Трудно взвешивать на одних весах произведения, созданные в разные эпохи и столь различные по идейной наполненности и творческому методу. Более продуктивно сравнение книги Цянь Чжуншу с ранним (1927 г.) романом Лао Шэ «Чжао Цзыюэ» (в русском переводе — «Мудрец сказал»). В нем также содержится сатирическое изображение интеллигентских или, скорее, околоинтеллигентских кругов, но и в этом случае различия в жизненном материале и писательской манере весьма велики. Любопытны и часто убедительны суждения С. Т. Ся об особенностях литературной техники Цяня, остроте его писательского зрения и своеобразия стиля, в котором отразились и органическая связь с китайской традицией, и отнюдь не шапочное знакомство с мировой литературой. Достойны внимания и выводы исследователя относительно того, что главным в романе является «исполненное драматизма изображение постепенного сужения и опустошения духовного мира главного героя» и показ «одиночества людей и невозможности коммуникаций между ними».