До 30 операций в сутки делал Вениамин Иванович Иванов. Это он поднял на ноги политрука шахтерской роты Пронина, приговоренного, казалось, к смерти. «Какие люди, — говорил мне там же, в госпитале, спасенный Ивановым комиссар 1-го морского полка Митраков. — Когда только они отдыхают? Все время с нами».
— А Зеликов? Где Зеликов? — спросил я у Соколовского.
— Не увидите вы его, Илья Ильич. Расстреляли… В июне сорок второго года заболел. Предлагали эвакуироваться — ведь он сам стольких эвакуировал. Отказался Михаил Захарович. Больным его захватили в плен. Больного и расстреляли…
По окончании конференции пригласил меня к себе, на Северную сторону, Алексей Степанович Потапов. Весь израненный, несчетное число раз контуженный, он вскоре после войны вынужден был расстаться со службой.
Мы поехали на машине по Инкерманскому шоссе, обогнули бухту. Алексей Степанович остановил машину у густо обвитого виноградом домика. Мы сидели в саду. Потапов угощал персиками, выращенными своими руками.
Алексей Степанович рассказывал, как однажды ночью под Одессой он с одиннадцатью разведчиками был окружен ротой противника. Положение такое, что хуже трудно придумать. Но разведчики — народ смелый и находчивый. Они не только проложили дорогу из окружения, а прихватили еще и пленных. Особенно запомнились Потапову из этих разведчиков два храбреца — краснофлотцы Симонец и Сурнин. Я тоже знал Михаила Сурнина. Когда сказал Алексею Степановичу о мемориальной доске на улице Пастера в Одессе, на которой высечено и имя Сурнина, глаза его гордо блеснули, как будто фамилия на доске была его, Потапова.
— Вот тебе и Песочная… — углубившись в свои мысли, вдруг выдохнул он.
Я вопросительно взглянул на собеседника.
— Песочная, говорю… Двадцать пятого сентября… У братской могилы, когда хоронили товарищей, поклялся: защищать будем подступы к Одессе, хотя бы это стоило жизни. Поклялся — исполнил клятву.
И хотя не был назван тот, о ком шла речь, я понял: Потапов говорит о своем комиссаре. Старший политрук С. Ф. Изус не раз сам водил бойцов в атаку. И погиб 25 сентября 1941 года в бою за высоту Песочная. А через два дня с поля боя вынесли тяжело раненного Потапова. Но через три месяца он вернулся в строй, и когда мы опять встретились в Новороссийске, полковник Потапов командовал бригадой морской пехоты.
* * *Примерно года три назад на экранах страны появился фильм, о котором я уже упоминал, — «Жажда». Мало сказать, что этот фильм имеет отношение к Одессе. В нем показано, как боролись и умирали те разведчики, о подвигах которых напоминают золотые буквы мемориальной доски на улице Пастера. И снимала фильм Одесская киностудия по сценарию, написанному одесским разведчиком, которого звали друзья Угольком (наверно, потому, что был он маленький, юркий и черный). Только в фильме Уголек погибает, на самом деле он жив и пишет стихи, а иногда сценарии.
Среди зрителей фильма было, очевидно, много тех, кого он перенес в пылающую и сражающуюся Одессу, кому он напомнил близких, павших там, не вернувшихся с войны. Я был в числе этих зрителей, и «Жажда» меня взволновала, возбудила желание сказать о людях, послуживших прототипами героев экрана. Вот почему в «Литературной газете» 22 ноября 1960 года появилась моя заметка под заглавием «Вечно живые». А потом я получил письмо из Донбасса от женщины, которую фильм «Жажда» взволновал не меньше, и она смотрела потом картину не один и, может быть, не два раза.
«Когда я смотрела «Жажду» в первый раз, за слезами многое ушло из поля зрения. Посмотрев вторично, более спокойно, скажу вашими же словами: «Я видела живого Олега. Он тот и не тот, похож на себя и не похож». И мне было не только приятно — радостно было видеть его живым. И его слова из кадра фильма: «Если будете писать маме…», как будто действительно его слова, так как я у него одна, отца лишился 12 лет… В конце марта 1944 года один из моряков — друзей Олега сообщил нам письмом, что сын ушел добровольцем на защиту Одессы и в одной из операций в тылу врага был сражен миной и похоронен в районе Одессы… А как он море любил! Ведь он был льготником при призыве и на действительную военную службу пошел тоже добровольцем, и только моряком».
Это писала Ольга Константиновна Безбородько.
* * *Работая над воспоминаниями об осажденной Одессе, я хотел и наглядно показать наших людей в те грозные дни. В этом мне помогли фронтовые фотокорреспонденты Я. Н. Халип, Г. А. Зельма и А. В. Егоров.
Профессия фотографа и воина — какие, казалось бы, не связанные одно с другим понятия! Но воюют, оказывается, и с фотоаппаратами. Только невозможно учесть, сколько врагов уничтожили военные корреспонденты оружием снимков, расходившихся на фронте и в тылу с газетами, листовками, журналами. И рисковали жизнью эти фотоэнтузиасты не меньше, чем люди в танках и у лафетов орудий.
В конце августа 1941 года Константин Симонов с фотокорреспондентом Яковом Халипом отправился на позиции 287-го полка 25-й Чапаевской дивизии. С ними ходил по позициям комиссар полка Н. А. Балашов. Я воспользуюсь опубликованным дневником Симонова; он покажет, каким образом стало возможным появление некоторых сцен боевой жизни на фотографиях в этой книге.
«Румыны опять начали бить из минометов. Положение было довольно глупое, ибо минометчики (наши) сидели в окопе, но снимать их нужно было сверху, стоя на совершенно открытом месте. Однако ничего не оставалось делать. Яша, ворча, что неизвестно, какую ставить выдержку при такой погоде, стал их снимать, сначала с одной позиции, потом с другой. У меня появилось довольно отчетливое желание лечь на землю рядом с минометчиками или сесть к ним в окоп. Думаю, что такое же желание было и у Балашова. Но это, конечно, исключалось, ибо не могли же мы оставить на поверхности одного несчастного Яшу Халипа. В ответ на ворчание Яши, что при такой погоде неизвестно, какая нужна выдержка, я довольно нервно — мне тоже было не по себе — сказал ему, чтобы он снимал на «тик-так».
— На «тик-так»? — воззрился на меня Яша. — На «тик-так» я не могу: у меня руки дрожат, — и этим искренним признанием навсегда подкупил меня, ибо, несмотря на то, что ему было очень страшно, он все-таки продолжал снимать дрожащими руками и, по своей профессиональной привычке, снимал отвратительно долго и тщательно.
Балашов, очевидно слышавший разговор, отозвал меня в сторону и сказал:
— Молодец!»
В Одессе, в Центральном парке культуры и отдыха имени Т. Г. Шевченко, есть площадка. С нее открывается безбрежная синь моря. Там стоит двадцатиметровый обелиск из красного гранита. Он опоясан четырьмя горельефами, которые запечатлевают подвиги русских моряков со времен Нахимова до славной обороны Одессы 1941 года. Вечный огонь горит у основания памятника. К нему со всех сторон ведут широкие асфальтированные аллеи с цветочными клумбами.
На открытии монумента в День Победы, 9 мая 1960 года, выступил участник обороны Одессы — бригадир слесарей судоремонтного завода В. С. Мирошниченко.
— Мира на земле — вот чего хотим мы, народы всех стран, — сказал он. — Рабочие нашего завода поручили мне здесь, у священного места — памятника Неизвестному матросу, — сказать, что мы отдадим весь жар своих сердец, всю свою энергию на то, чтобы солнце мира, радости и счастья всегда сияло над нами.
— Вечный огонь, зажженный сегодня, — сказала тогда же комсомолка джутовой фабрики Нина Борщ, — будет всегда напоминать нам и грядущим поколениям о бесстрашных героях, которые отдали самое дорогое — свою жизнь за свободу и счастье любимой Отчизны, за освобождение человечества от фашистского порабощения.
Памяти героев Одессы посвящаю и я эту книгу.
1958–1962